Но это потом. А тогда, признаюсь, был просто очарован.
Занимал меня также вопрос о ее брате. С этой вихрастой, ушастой и конопатой личностью я первым познакомился из всей невестиной родни. И поскольку мой шурин в немыслимой истории, произошедшей с нами, оказался полноправным действующим лицом, да к тому же на одной из первых ролей, стоит о нем сразу рассказать подробнее.
Я увидел его впервые погожим деньком у парка Горького, где он прогуливался вместе с ожидавшей меня сестрой. С виду показался типично русским Колькой: рыжеватые вихры от макушки в разные стороны, на нос словно нарочно кисточкой насажали светло-желтых точек, великоватая кепочка, тормозя на оттопыренных ушах, наезжает на глаза, серо-зеленые, блестящие и плутоватые. И смотрели эти глаза оценивающе и цепко, так что становилось слегка не по себе.
Он сам с независимым видом подал руку и представился как Нико. Испанский его звучал как прирожденный – неудивительно, учитывая, что пять из своих одиннадцати он провел в испаноговорящей стране. Английский был похуже, хоть Мария усиленно с ним занималась. Вот русский как раз хромал, особенно по части грамматики, и это тоже неудивительно, поскольку на Кубе он учился не в посольской или консульской школе, а в местном примарио (начальная школа на Кубе – прим. автора). Сестру, смуглую брюнетку, он если чем и напоминал, так только манерой: непринужденно-уверенной, не по годам.
Впоследствии я обнаружил, что он со всеми взрослыми держал себя как ровня.
Причиной этого было, конечно, то, что он рос не с родителями, а с сестрой, которая сюсюкать не любила и не вела себя с ребенком, как с маленьким. Минимум опеки, максимум самостоятельности и ответственности и море любви, тщетно скрываемое. Души Мария не чаяла в младшем брате.
Результат такого воспитания впечатлял.
Конечно, Колька был слегка задавака. Но он знал, насколько опережал своих забалованных сверстников. Я не говорю о двух иностранных языках и умении обращаться с компьютером (этим-то как раз никого не удивишь на нынешней Москве!).
Для него не было проблемой приготовить поесть, причем не только себе, убрать, постирать (каждый ли взрослый мужчина этим может похвастаться?), пришить себе пуговицу или что-то смастерить с помощью пилы, молотка и так далее. А самое главное, он четко ориентировался в проблемах, его нежному возрасту несвойственных. Так, например, он с хода уяснил суть договора между мной и Марией и вздохнул:
– Жалко! Нет, дело стоящее, спорить не с чем. Ее, дуреху, жалко. По-настоящему когда ей теперь замуж? У ее ровесниц дети со мной в одном классе учатся, а она все со мной возится.