Как-то весной встретил он ее возле прачечной и обратил внимание, что под ее холщовой блузкой вроде бы чрезмерно бугрится животик. Он неловко пошутил:
— Это чего у тебя, грыжа, что ли?
Мария Филатовна озорно хихикнула:
— Ага, грыжа. Шестой месяц растет.
Великанов, только что похмеленный, призадумался — и охнул от внезапной догадки.
— Ну да! Не может быть! Кого же поздравить с отцовством?
— А то не помнишь, Леонид Федорович?
— Чего я должен помнить?
— Где ты был на ноябрьские?
— Где был?
— Ну где, где? Напряги извилины.
— Да где же… дома был. Наверное… Разве упомнишь, сколь времени прошло. Тут, доложу тебе, вчерашний-то день припоминается будто во сне…
Мария Филатовна обиделась, повернулась боком, отчего ее остренький животик красноречиво нацелился на магазин. Великанова вторично осенило.
— Да уж не хочешь ли ты сказать, что я?!
— А чего тут хочешь, не хочешь… Пьяные мы с тобой были, вот и набедокурили.
— Врешь!
— Какой мне смысл? Алименты с тебя не возьмешь.
С первого раза Великанов, разумеется, не воспринял новость всерьез, подумал: бредит инвалидка. Но тем же вечером явился к ней прямо на дом для выяснения обстоятельств. С собой прихватил пузырек тройного и пару жирных луковок, что было по его достатку обильным гостинцем. Мария Филатовна встретила его неприветливо. Хотела даже вообще не пускать в квартиру, но ради старого знакомства посадила на кухоньке. Пить с ним отказалась наотрез.
— Ты что, Самурай Иванович, как же я буду дитя травить. Я теперь на строгом режиме. Поэтому ты глотай скоренько свою гадость — и выкатывайся. В девять ноль-ноль у меня по режиму процедуры — и баиньки. Так врач велел.
В полном отупении и без удовольствия Великанов откушал половину пузырька, утер губы.
— Ты мне только одно скажи, Маша, брешешь или нет?
— Господи, да какая тебе разница? Ты свое кобелиное дело сотворил, спасибо тебе — и до свиданьица!
— Нет, ну как же!.. Если меня касается, то ответственность…
Инвалидка так радостно заржала, как он от нее не ожидал. Взглянул он на себя ее глазами и согласился, что действительно смешон — с этим одеколоном, с луковицами и с натужной, запоздалой солидностью… Ухмыльнулся с пониманием, занюхал сахарком сладкую вонь.
— Все же как это могло быть? Я ж с бабами, честно тебе скажу, лет пять уже дела не имею. С чего бы это вдруг у нас с тобой… Да какого хрена! Дуришь ты мне голову неизвестно зачем.
— Это ведь смотря какая баба, Леонид Федорович. Иная и мертвого из могилы подымет.
Инвалидка приосанилась, а бедного Великанова от ее несусветных слов холодным потом прошибло. Поскорее он добрал одеколон — и отчалил.