Он ценил это место больше любого другого. Сейчас он мысленно перечислял недостатки своего жилья и дистанцировался от него лишь потому, что его шеф принес в этот дом атмосферу официальности и коррумпированности. Он вторгся в личную жизнь Воронцова.
* * *
…Опустившись на стул, шеф постоянно вертелся, словно уклоняясь от часто летевших невидимых снарядов. Так продолжалось все десять минут, пока они разговаривали. Шеф стискивал в руках свою меховую шапку, словно пытаясь выжать ее досуха или задушить маленького пушного зверька, которым она когда-то была. «Ты ведешь себя осторожно, Алексей, не так ли?» Снова и снова, как престарелая тетушка. Как будто Воронцов нуждался в профилактическом осмотре каждый раз после рабочего дня в городе… Впрочем, возможно, это необходимая предосторожность, подумал Воронцов с улыбкой, улыбаясь, несмотря на свое раздражение. Никакого реального проникновения в криминальный мир, никаких реальных результатов, лишь игры вокруг да около… Работа с преступлением напоминала половое сношение в презервативе.
Шеф УВД Нового Уренгоя пришел убедиться в том, что Воронцов не наступает никому на мозоли, особенно Бакунину. Наверное, кто-то забеспокоился после облавы на бордель, – кто-то, не присутствовавший там, но собиравшийся вскоре появиться и не желавший неприятностей от милиции. Шеф частенько передавал подобные намеки. Иногда это казалось его единственным занятием: информация в обмен на подарки, загородную дачу, новенький автомобиль, драгоценности для его сварливой жены… Воронцову было трудно презирать его – шеф был мягким, чувствительным человеком, ошеломленный переменами в России, находившийся под башмаком у собственной жены. Его коррумпированность печалила его самого не меньше, чем Воронцова.
И это лишь немногим хуже, признал майор, закурив другую сигарету, чем быть молчаливым свидетелем продажности других. Жить по совести означало нечто большее, чем держать нос по ветру и никуда не соваться.
Воронцов вздохнул. В желудке у него урчало от бутербродов с сыром, съеденных после возвращения домой, и от пива, выпитого у Паньшина. Обычный ночной самоанализ не причинял ему неудобств, привычная бессонница раздражала не так сильно, как раньше. Он почти примирился с собой. Тихое отчаяние его шефа наполняло Воронцова самодовольством, словно помещая его на более высокую моральную ступень в иерархии Нового Уренгоя.
Кроме того, калитка приоткрылась, хотя и совсем чуть-чуть. Эпицентр наркобизнеса переместился ближе к Шнейдеру и, может быть, даже к Валерию Паньшину. Касьян мог оказаться убийцей Роулса, и Воронцов чувствовал себя вправе снова заняться делом американца, так как теперь Роулс был связан с доктором Шнейдером.