Глашатай умолк, и Гай Марий, глубоко вздохнув, пошел прочь с гордо поднятой головой и с надеждой встретить кого-нибудь, с кем можно по-дружески поговорить. Но Рим был для него пустыней: никого, кто достоин, чтобы с ним разговаривал Марий. И тут он встретился взглядом с Гаем Юлием Цезарем, который улыбался, зная, о чем думает Гай Марий.
Гай Марий остановился, опустив глаза. Рядовой сенатор, избегающий кулуарных интриг, старший из рода Юлиев Цезарей вошел в Сенат после смерти брата Секста. Высокий, подтянутый, широкий в плечах – истинный военный. Лицо Гая Юлия, обрамленное седыми волосами, отливающими серебром, было весьма привлекательно, несмотря на его возраст – пятьдесят пять лет. Похоже, он принадлежал к числу тех, кто уходит из жизни постепенно, не бросая дел, кто и в девяносто способен изо дня в день ковылять на трясущихся ногах в Сенат, все так же поражая слушателей неизменным здравомыслием. Таких не убивают жертвенным топором. Такие, когда нужно, делают Рим – Римом. Они, а не стадо Цецилиев Метеллов. Они – лучшие: лучше всех остальных, вместе взятых.
– Кто из Метеллов собирается говорить сегодня?
– спросил Цезарь, когда они оказались рядом на лестнице храма.
– Кое-кто хочет подняться повыше, – ответил Гай Марий, и его густые брови поползли сначала вверх, а затем медленно вниз – совсем как гусеница на ветке.
– Наверное, старый Метелл, младший брат нашего высокочтимого Верховного Жреца.
– Разве?
– Думаю, что он собирается на следующий год стать консулом. Ему уже пора готовиться к этому, – Гай Марий немного отступил, пропуская вперед Цезаря, как старшего, и вошел следом за ним в священное обиталище Юпитера Величайшего.
Гигантский центральный зал был погружен в полутьму – день был пасмурный, и солнце не заглядывало в храм. И все же багровый лик божества светился, будто раскаленный невидимым пламенем. Изваяние было древним, много веков назад создал его этруск Вульк: слепил из терракоты; позже добавились одежды из слоновой кости, волосы и сандалии из золота, серебром покрылись руки и ноги Юпитера и выросли ногти из слоновой кости. Лишь лицо Величайшего сохранило цвет обожженой глины; точеное лицо этруска, бессмысленная улыбка сомкнутых губ, растянутых чуть ли не до ушей, как у бестолкового отца, совершенно не обращающего внимания на опасные шалости своего дитяти, балующегося с огнем.
По сторонам центрального жилища Юпитера открывались еще два зала поменьше: слева – Минервы, его дочери, справа – Юноны, его жены. Их статуи из золота и слоновой кости были достойны любования, но обеих дам вынудили сносить общество чуженов: старые боги этого места отказались покинуть его, когда строился храм, и – римляне есть римляне – их оставили здесь, вместе с богами новыми.