Для странствия бедная старуха выбрала себе путь вверх по течению Темзы; на этом пути стоял ее последний приют, к нему, последнему, она была привязана, здесь ее любили и знали. Недолгое время она бродила поблизости от своего покинутого жилища, торговала, вязала, продавала вязание и шла дальше. В приятных городках Чертси, Уолтоне, Кингстоне и Стейнзе ее фигура примелькалась было, но через несколько коротких недель Бетти ушла дальше.
Обыкновенно она становилась в торговый день на рыночной площади, если в городе была площадь; иногда же на самом людном (он редко бывал очень людным) углу Главной улицы; или отыскивала на окольной дороге какой-нибудь большой дом и просила позволения войти со своей корзинкой, но ее не всегда пускали. Зато дамы, разъезжающие в колясках, частенько покупали у нее какой-нибудь пустяк: им обычно нравились ее ясные глаза и веселые речи. Вот это да ее опрятная одежда породили басню о том, будто она женщина с достатком, даже, можно сказать, богатая для своего звания. Обогатить другого подобным образом ничего не стоит, и потому такие басни с давних пор бытуют среди народа.
В таких приятных городках на Темзе можно услышать шум воды, падающей через плотину, а в тихую погоду даже шорох тростника; с моста можно видеть новорожденную реку, всю в ямочках, словно малое дитя, весело скользящую среди деревьев, еще не оскверненную отбросами, которые ждут ее ниже по течению, еще не внемлющую глухим зовам моря. Было бы слишком странно приписывать такие мысли Бетти Хигден; но Бетти слышала нежный шепот волн, обращенный ко многим подобным ей: "Иди ко мне, иди ко мне! Когда тебя настигнут позор и страх, которых ты так долго избегала, иди ко мне! Я попечительница, назначенная вечным законом на эту работу; меня ценят отнюдь не за то, что я уклоняюсь от нее. Моя грудь мягче, чем у сиделки из работного дома; смерть в моих объятиях отраднее, чем смерть среди призреваемых в работном доме. Иди ко мне!"
Много было простора и для других, гораздо менее горьких мыслей в ее непросвещенном уме. Понимают ли эти господа и их дети, живущие в таких красивых домах, что это значит, когда человеку по-настоящему голодно, по-настоящему холодно? Любопытно ли им глядеть на нее так же, как ей любопытно глядеть на них? Благослови господь этих милых, веселых деток! Заплакали бы они от жалости или нет, увидев больного Джонни у нее на руках? Поняли бы они что-нибудь, увидев мертвого Джонни в его кроватке? И все-таки, пусть хоть ради Джонни благословит господь милых деток! Так думала она, глядя и на более скромные дома, в более узких уличках, в то время когда окна светились тем ярче, чем темнее становилось на дворе. Когда семьи собираются дома к ночи, не глупо ли думать, что жестоко с их стороны закрывать наглухо ставни, чтобы не видно было огней? И, глядя на освещенные лавки, она думала, что их хозяева теперь пьют чай в задней комнатке - так близко от нее, что и на улицу проникает вместе со светом запах чая и гренков, - пьют и едят, одетые в свои товары, с тем большим удовольствием, что торгуют ими. Так думала она и у кладбищенской ограды, мимо которой пролегала пустынная дорога, ведущая на ночлег. "Ах, боже мой! Никого нет здесь, под открытым небом, в такую темноту и в такую погоду, кроме меня да покойников! Но тем лучше всем остальным, кому тепло дома". Бедняжка никому не завидовала и ни на кого не злобилась в своей горькой доле.