- Потом. Бумага. Письмо.
- Вот эта бумага, у вас на груди?
- Спасибо!
- Дайте я опять смочу вам губы. Вскрыть письмо? Прочесть его?
- Спасибо!
Стоя на коленях, она читает с удивлением и уже с полым интересом смотрит на неподвижное лицо.
- Я знаю эти имена. Я часто их слышала.
- Пошлете вы письмо, милая?
- Не могу вас понять. Дайте, я опять смочу ваши щеки и лоб. Вот так. О бедная! - Эти слова она говорит сквозь быстро капающие слезы. - О чем вы спросили меня? Погодите, я наклонюсь к вам поближе.
- Вы пошлете письмо, милая?
- Послать к тем, кто его написал? Вы этого хотите? Да, конечно.
- Вы никому его не отдадите, кроме них?
- Нет.
- Ведь и вы тоже состаритесь, и для вас придет смертный час, милая, так не отдавайте же никому, кроме них.
- Не отдам. Клянусь всем святым!
- Не отдадите приходу? (С судорожным усилием.)
- Нет. Клянусь всем святым.
- И не позволите приходу тронуть меня, даже взглянуть на меня? (Опять через силу.)
- Нет. Обещаю верно.
Измученное старое лицо озаряется выражением благодарности и торжества. Глаза, до сих пор мрачно глядевшие в небо, с новым выражением обращаются к сострадательному лицу, с которого катятся слезы, и сморщенные губы с улыбкой спрашивают:
- Как тебя зовут, милая?
- Меня зовут Лиззи Хэксем.
- На меня, должно быть, страшно глядеть. Ты не побоишься поцеловать меня?
В ответ ее губы с готовностью касаются уже холодеющего, но улыбающегося рта.
- Спасибо! А теперь подними меня, милая. И Лиззи Хэксем тихонько подняла видевшую много бурь седую голову - подняла высоко, к самому небу.
ГЛАВА IX - Кое-кому предсказывают судьбу
"Благодарим тебя за то, что тебе угодно было избавить сестру нашу от бедствий и горестей сего многогрешного мира". Так читал его преподобие Фрэнк Милви не совсем твердым голосом, ибо сердце подсказывало ему, что не все было благополучно между нами и сестрой нашей, лучше сказать, сестрой нашей перед законом - перед законом о бедных, и что мы иногда со страхом божиим читаем эти самые слова и над нашей сестрой и над нашим братом.
А Хлюп, к которому покойница никогда не поворачивалась спиной, до тех пор пока не сбежала от него, зная, что иначе им не расстаться, - Хлюп, по чистой совести, никак не мог отыскать в своем сердце той благодарности, которой от него требовали. С его стороны это был эгоизм, простительный однако, смеем надеяться; ведь сестра наша была ему больше чем матерью.
Эти слова были прочитаны над прахом Бетти Хигден, в уголку кладбища близ реки, кладбища такого убогого, что на нем не было ничего, кроме заросших травою холмиков, не было даже ни единой надгробной плиты. Может, не такой уж большой труд был бы для наших гробокопателей и каменотесов, если бы в наш все учитывающий век мы писали имена на могилах за общественный счет так, чтобы новые поколения знали, кто где лежит; чтобы солдат, моряк, эмигрант, возвратясь на родину, мог найти место, где покоится его отец, мать, товарищ детских игр или невеста. Возводя очи горе, мы говорим, что все равны в смерти; а ведь мы могли бы опустить очи долу и применить эти слова к живым, которые находятся еще здесь, на земле. Быть может, это слишком сентиментально? Но как вы скажете, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, неужели у нас не найдется места хотя бы для капельки чувства, когда мы приглядимся пристальнее к нашему народу?