4 апреля, вторник
– Ты не можешь мне объяснить, – спросил Андрей, наливая себе кофе, – почему в России, когда хотят привлечь внимание человека, с которым общаются, говорят «Слушай», а в Америке – «Look», то есть «Посмотри»?
– Потому, наверное, что мы больше мир воспринимаем на слух, а американцы – глазами…
Лена сидела за столом, с почти нескрываемой ненавистью глядя на свою тарелку с рисовой кашей и отварной говядиной. Вера Васильевна хлопотала у плиты. Она постепенно становилась не столько Сонечкиной няней, сколько домработницей, а если еще точнее – тем, кого на Западе называют хаус-майором – человеком, ведущим все домашние дела.
– Не хочешь кашки? – ядовито осведомилась Андреевская. – Вкусная и очень-очень полезная.
Дорин, не говоря ни слова, подвинул к себе тарелку жены, а ей передвинул свою с жареной картошкой и бифштексом.
– Только я вот кормить за тебя не смогу, – виновато сказал он, кладя себе в рот ложку абсолютно безвкусной каши.
– Может, действительно, плюнуть на все, – Лена жадно принюхивалась к дивным запахам, исходящим из тарелки перед ней, – и позволить себе, невзирая ни на какие рекомендации.
– А позволь, – неожиданно отозвалась от плиты старушка, – мы вот никаких этих рекомендаций не знали, а дети поздоровее нынешних были.
– Ну вы же знаете, Вера Васильевна, врачи говорят, что нельзя соли, перца, уксуса, приправ никаких, потому что у Сонечки может быть аллергия.
– Так, милка моя, если ты ложку перца съешь, и у тебя аллергия будет. А так, бумагу-то жевать вместо еды, ты ведь скоро и есть бросишь, а там и дочь кормить нечем будет.
– То есть думаете, можно рискнуть? – спросила Лена, с надеждой глядя на «хаус-майора».
– В картошке вообще ничего, кроме соли да масла нет, а в котлеты я немного перца положила. Я тебе вот что скажу, если вы так о ребенке заботиться будете, вы его просто погубите. А девочка-то у вас какая хорошая.
– Как это «погубите»? – удивился Дорин, с интересом наблюдая, как Лена уписывает за обе щеки запретные плоды.
– Ребенок, он ведь что, – Вера Васильевна отошла от плиты, уселась на табуретку, спрятав руки под фартук, – он ведь мягкий пока совсем, у него еще ничего не затвердело, ни косточки, ни мозги там всякие. Что ты сейчас в него положишь, то и вырастет.
– А как же врачи? Они же знают свое дело? – не унимался Дорин.
– А врачи, они что, они взяли сто детей, линейкой померили и вывели, сколько в нем росту должно быть. А теперь, значит, если длиннее – обрезать его, что ли? Ребенок, он ведь живой, и не как солдат, чтобы ему командовать, куда идти. Он, даже если захочет, все равно тебя не поймет. С ним как с человеком надо, он тебе так, а ты ему вот этак, только к краю не подпускать.