Я позабыл о маме, о бабушке, о себе самом.
Вдруг она громко зашептала:
– Убери руки, обижаться буду! Руки! – Она peзко меня оттолкнула.
Я зацепил ногой мусорное ведро, оно загремело.
– Тише! – шепнула она.
Глаза мои привыкли к темноте, в слабом свете, проникавшем сквозь окно на площадке между этажами, я различал смутно ее лицо. По-моему, она усмехалась. Усмехалась потому, что я дышал, как загнанная лошадь. Ничего не соображал.
– Ты что, сумасшедший? – спросила она.
– Нет, – сказал я, переводя дыхание.
– А чего ж ты?
– Чего «чего»?
– Чего руки распускаешь, говорю? – сказала она громко.
Я не знал, что ответить.
– Ты всегда так делаешь? – спросила она уже тише.
– Всегда. – Я рассердился и полез в карман за сигаретами.
– Дай закурить, – сказала Таня.
– А ты разве куришь?
– А как же.
Прикуривая, она смотрела на меня с любопытством. Я поспешил прикурить сам и погасил спичку. Некоторое время курили молча. Потом она спросила:
– Ты раньше с кем-нибудь целовался?
– Всю жизнь только этим и занимаюсь.
– Что-то не похоже, – усомнилась она.
– Почему?
– Почему? – Она затянулась и пустила дым прямо мне в нос. – Не умеешь. Хочешь, научу?
Я ничего не ответил. Она взяла у меня окурок и вместе со своим бросила в лестничный пролет. Окурки, ударяясь о ступеньки и рассыпая бледные искры, полетели зигзагами вниз, то встречаясь, то расходясь, и пропали.
– Ну, учись, – сказала Татьяна и пригнула меня к себе.
Назавтра мы договорились встретиться снова. В восемь часов возле универмага.
Приближалось утро, небо бледнело, на улицы вышли дворники и громко шаркали метлами.
Пустырь я пересек напрямую и вышел к площади Победы. За площадью свернул на бульвар и пошел по аллее. Редкие фонари рассеивали конусы света, на темных скамейках блестела роса.
Я шел не торопясь. Торопиться мне, собственно говоря, было уже просто некуда. Бабушка с мамой, конечно, обегали все, что можно обегать ночью, и теперь сидят при свете, ждут. Приду – будут попрекать, будут демонстративно глотать сердечные таблетки и капли. Хоть совсем не приходи.
Потом я услышал какие-то голоса и смех и посмотрел вперед. Впереди меня под фонарем расположилась группа каких-то людей. Они сдвинули вместе две скамейки, некоторые сидели на этих скамейках, а те, кому не хватило места, стояли.
Я несколько сбавил шаг и стал смотреть себе под ноги. Потом нашел кусок кирпича, хотел положить его в карман, но в карман он не влез, я прижал его к бедру и пошел немного правее, подальше от скамейки, на всякий случай. Мало ли чего может случиться, когда на улице нет ни милиции, ни прохожих – никого, кроме меня и этих парней.