Иван встал, подошел к колодцу – интересная конструкция: сруб, а колодезное колесо – с деревянными поручнями, как штурвал на паруснике. Вытащив деревянную кадку, напился… случайно глянул в воду – остолбенел! Ну и харя! Нечесаная, немытая, смурная. Рубаха рваная, на плече грязной тряпочкой перевязана. Тьфу! Этак и сам себя уважать перестанешь. В баньку бы! Интересно, есть в корчме баня? Раничев осмотрелся – по двору уже вовсю сновали слуги: разжигали очаг в летней кухонке, таскали какие-то бочки, дрова. Да и посетителей хватало: вчерашние обозники – те, увидев Ивана, приветственно помахали руками, видно, хорошо пел, понравилось – вновь приезжие торговцы, крестьяне, служки. У самого крыльца Егорша помогал слазить с коня какому-то тучному господину в ярко-зеленом плаще и круглой, отороченной белкой, шапке. Вообще тут любили вырядиться покрасивее – те, кто побогаче, разумеется; Раничеву даже вдруг стало стыдно за свой рваный прикид, достаточно необычный для этого времени – может, потому и приняли его поначалу за ордынца? Иван отошел за сруб, обернулся – слезший наконец с лошади толстяк как раз окидывал взглядом двор, и Раничев едва не встретился с ним глазами, хорошо, вовремя сообразил, что встретил кого-то из не очень-то добрых знакомцев, впрочем, добрых-то у него пока что и не было, окромя Ефима Гудка. Толстяк – осанистый, краснолицый, со смешной козлиной бородкой – важно прошествовал в корчму. Тут-то его Иван и вспомнил, ну как же – тиун Минетий, управитель боярина Колбяты Собакина. Не по их ли с Ефимом душу в город приехал? По здравом размышлении Раничев решил не заходить больше в корчму – ее хозяин что-то не вызывал у него никакого доверия, – а подождать возвращения Ефима где-нибудь рядом, вот хотя бы под теми вербами… или это липы? Иван не очень-то хорошо разбирался в породах деревьев: ну березу от елки отличить мог, вряд ли больше. Не особенно-то кем и замеченный в утренней суете двора, он быстро пошел к воротам, на выходе оглянулся – ну так и есть: за амбар, к колодцу, бежали четверо служек во главе с Егоршей – вот змееныш! Выдал-таки.
Раничев не стал дожидаться результатов этой вылазки – не боясь показаться подозрительным, рванул так, что пятки засверкали, едва не сбив идущего навстречу монаха, притормозил лишь у церкви, оглянулся – вроде все спокойно, укрылся в кустах возле кладбища, прикинулся вереском. Лежал меж могилками – травинка не шевельнулась, место оказалось хорошее – тенистое, глухое, да и наблюдать удобно из-за оградки. Иван чуть приподнял голову. Вот прошел обратно давешний монах, проехала доверху груженная горшками телега. Возчик шагал рядом, лошадь не гнал да за грузом приглядывал – товар опасный, бьющийся, случись что – потом с хозяином вовек не расплатишься. Завидев скачущего впереди всадника, заранее отвел телегу к краю забора, встал, пережидая, с утомленно-расслабленным видом водителя-дальнобойщика, только что не закурил… Эх, покурить бы! Раничев вновь ощутил прилив желания, аж слюна во рту пересохла, дорого он дал бы сейчас за предложенную сигаретку. Да что там сигаретка, сошел бы и «Беломор», и даже махорка! Иван бросил в рот сорванную травину, пожевал – вроде легче. Выглянул из травы осторожненько, усмехнулся, узнав всадника – тиуна Минетия. Тот как раз остановил лошадь у церкви, нагнувшись, что-то спросил у монаха. Тот заскреб голову, покрытую черной скуфейкой, потом неуверенно показал куда-то в сторону дальних ворот. Минетий кивнул, оглянулся, словно бы ждал кого-то… Ага, на площадь при церкви с разных улиц почти одновременно выбежали четверо корчемных служек. Ясно – по чью душу. Переговорили о чем-то с тиуном, потом разделились – Минетий поехал в указанную монахом сторону, а те четверо, проводив его взглядом, переглянулись и… направились прямо к кладбищенской ограде, где и прилегли отдохнуть, подложив под головы руки. Видать, утомились, сердечные.