Заметив важного и, судя по одежке, совсем не бедного человека, его тут же обступили торговцы:
– Сбитень, сбитень! Отведай сбитню, боярин!
– Да с пирожком, не пожалеешь! Вкусны пироги – с брусникой, да с капустой, да с зайчатиной, – во рту тают!
– Бери, бери, боярин!
Мальчишка-пирожник с таким напором засовывал пироги Раничеву за пазуху, что тот, заподозрив неладное, незаметно опустил правую руку к поясу – удобная вещь однорядка! Ага! Чья-то ладонь уже нашарила кошель. А ну-ка…
– Уай! Больно, дядько! – заголосил пирожник – Иван был мужчиной не хилым и сжал ладошку – уж сжал!
– Поди прочь, парень, – отпуская, сквозь зубы посоветовал Раничев. – Поищи другого тетерю.
Выпущенный тать – щуплый чумазый малец, светлоглазый, с родинкой над верхней губой, – извернулся ужом и затерялся в толпе. Остальные, правда, не отставали:
– Сбитень, сбитень.
Так ведь и не отстанут, собаки! Иван махнул рукой:
– Пес с тобой, нацеди кружку.
Сбитенщик широко улыбнулся:
– На здоровье, боярин!
Бросив парню медяху – «полпирога», медная такая монетица с ноготь, – Раничев отошел с кружкой к суконным рядам, встал чуть в сторонке, попивая. И в самом деле – изрядный был сбитень, чуть поостывший, правда, да духмяный, пахнущий и липовым медом, и травами – чабрецом, иван-чаем, тамянкой. Иван с удовольствием выпил, подозвал парня:
– А налей-ка еще!
Суконник – рыжебородый мужик с обветренным красным лицом – развертывал свой товар перед дородной боярыней или уж, по крайней мере, богатой купчихой, тоже краснолицей, в желтых черевчатых сапожках и малиновом бархатном торлопе на бобровом меху, надетом поверх телогреи из желто-зеленой камки, подбитой лисою. И торлоп, и телогрея, и цветастый шерстяной плат – убрус – были щедро украшены бисером. Боярыня – да, пожалуй, боярыня, не из столбовых, конечно, но тоже не последнее дело, судя по двум слугам, почтительно стоявшим сзади, – придирчиво выбирала ткань. А уж суконник-то расстелился! Улыбался, аж светился весь, ловко разматывая кипы. На взгляд Ивана, выбор был преизряден: тяжелая блестящая парча алого цвета, зеленая камка, темно-голубой переливчатый атлас, солидная фиолетовая тафта, легкая, чуть скользящая меж пальцами, объярь, палевая, словно раковина-жемчужница, тускло-серый зарбаф, коему сносу нет, легкомысленные полупрозрачные поволоки, и прочая, и прочая, и прочая. Раничев не видал такого выбора даже в магазине «Ткани», что располагался не так и далеко от его дома, меж длинным райкомхозовским забором и автобусной остановкой. Однако, судя по всему, у боярыни явно было другое мнение. Выпятив нижнюю губу, она окатила торговца презрительным взглядом: