– Иван Козолуп, – приподнявшись, отозвался Раничев. – Звенигородского гостя Селифана Рдеева приказчик.
Слова его почему-то вызвали у парней веселое оживление.
– Смотри-ка, гость! – захохотали они. – Приказчик.
Цыкнув на них, чернявый обернулся к Ивану:
– И за что же тебя сюда, приказчик? Верно, обманством жил, честной народец на Торгу обвешивал?
– Ага, как же, – усмехнулся Раничев. – Коли б так было, не сидел бы здесь – откупился б!
– Вай, молодец, – чернявый сверкнул зубами. – Так, говоришь, откупиться нечем было? Это плохо. Кат здеся лютый, верно, дядько Парфен? – Он посмотрел на стонущего мужичка. Тот ничего не ответил, лишь застонал еще громче.
– Ну не стони, не стони, не жалоби, – махнул рукой главный, наклонившись, что-то шепнул парням…
Миг – и те оказались возле Ивана, обшарили всего, тщательно общупали полы кафтана. Пояс с калитой Раничев оставил в келье, на лавке… Хотя, кажется, его прихватили воины.
– Пустой весь, – обшарив Ивана, доложились парни. – Ничего при нем, только кафтанец справный. Правда, грязный весь… Да сапоги ничего себе. Может, мне подойдут?
– Охолонись, Клюпа, – неожиданно жестко произнес чернявый. – Сначала выберись отселя, а уж потом об сапогах думай.
– Вы хоть развязали бы, – отплевываясь от соломы, усмехнулся Иван.
Чернявый кивнул парням:
– Развяжите.
Раничев с удовольствием растер затекшие запястья, поблагодарил, подгреб под себя соломки, уселся поудобней, посмотрел на чернявого.
– Как хоть тебя величать, человече?
– Имя мое хочешь знать? – неожиданно засмеялся тот. – Изволь. Милентий Гвоздь я. Слыхал, наверное?
– Да нет, не слыхал, – пожал плечами Иван.
Тут уж засмеялись парни.
– Во, батько Милентий! Не слыхал! А еще говорит, что купец.
Грызя соломину, чернявый Милентий подозрительно оглядел Раничева:
– Откель ж ты такой взялся, что не слыхал? Меня ведь в окрестных лесах всякий знает.
Парни угодливо захихикали.
– Так то – в окрестных, – тоже улыбнулся Иван. – Я ж не местный, звенигородский, приехал вот договор заключить, и – сюда, незнамо за что.
– Так-таки и незнамо? – снова засмеялся Милентий. Смешливый, однако.
Снаружи загремели ключами, дверь медленно распахнулась, и на пороге возник пузатый бородач в просторном, подбитом бобровым мехом охабне с большим узорчатым воротником. Длинные рукава охабня были откинуты за спину.
– Выходь! – указав пальцем на Раничева, приказал пузатый. Стоявшие за его плечами воины подняли копья.
Пожав плечами, Иван поднялся и, заложив руки за спину, последовал за пузатым. Выйдя из башни, они свернули за угол, оказавшись в виду небольшого каменного строения с невысокой деревянной крышей – к нему и направились. Уже стемнело, и на бархатно-черном небе холодно мерцали звезды. По углам усадьбы, потрескивая, горели факелы. Несколько окольчуженных воинов с копьями проследовали мимо, к приземистой воротной башне. Небольшая дверь в каменной стене отворилась сразу, едва только пузатый подошел к ней, словно бы процессию давно уже ждали. Раничев напрягся, ожидая увидеть Аксена или, по крайней мере, Софрония, однако встретивший их мужчина оказался напрочь незнакомым типом. Высокий, немолодой уже, с морщинистым лицом, длинной узкой бородою и слегка крючковатым носом, он напоминал греческого святого, какими их изображают иконописцы. Ну всем похож – и вытянутое книзу лицо, и борода, и аскетичная согбенная фигура. Только вот глаза подкачали – слишком уж были живые, бегающие, словно бы у лошадника.