– Привел, Феоктист-батюшка, – кивнув на Раничева, доложил пузан.
– Привел – молодец. – Феоктист криво улыбнулся. – Воям своим скажи, пущай злодея привяжут вон к креслицу да на дворе ждут.
Обернувшись, пузатый передал приказ воинам, и те, сноровисто привязав пленника к высокому креслу, быстро удалились, осторожно прикрыв за собой дверь. Иван с любопытством рассматривал помещение, освещенное слабым дрожанием свечей. Низкий потолок, покрытый зеленым сукном стол, с чернильным прибором, перьями и пергаментным свитком – все это лежало перед Феоктистом, устроившимся точно в таком же кресле, в каком сидел сейчас и Раничев. В углу висела темная, не пойми какого святого изображающая икона с серебряной лампадкой, болтающейся на тонкой цепочке. По левую сторону от стола топилась покрытая изразцами печь – слышно было, как потрескивали поленья, рядом с печью лежали аккуратно сложенные на широком листе железа дрова, а около них, в полу, находился люк, по всей видимости ведший в подвал. Пол вокруг люка был покрыт бурыми неприятными пятнами, которые сразу же почему-то не понравились Раничеву.
– Ну? – подняв голову, Феоктист пронзил взглядом Ивана. – Рассказывай.
– О чем же? – недоуменно пожал плечами тот.
Феоктист улыбнулся:
– Неужто не о чем? Сразу кату отдать?
Слова про ката – палача – Ивану тоже не понравились. Он бы предпочел поговорить так.
– Вот и я ведь о том, мил человек! – всплеснул руками старец. – Под плетью-то много чего наговорить на себя можно! Да и на других, ась?
Раничев молча кивнул.
– Ну вот, мне кой о чем сейчас и расскажешь. – Феоктист сладенько улыбнулся. И улыбка его Ивану, конечно же, не понравилась.
– Спрашивай, отче, – выдохнул он.
– Не отче я тебе, – строго поправил Феоктист. – Особливых дел дьяк!
Раничев внутренне содрогнулся – особливых дел дьяк – надо же! Только особиста здесь и не хватало.
Дьяк встал из-за стола, подошел ближе, наклонясь к самому уху, прошептал:
– К Панфилу Чоге, воеводе опальному, почто шастал?
– Знакомую искал, – честно признался Иван. – Покойного наместника Евсея Ольбековича родственницу.
– Евсея Ольбековича, говоришь? Ладный был человек, царствие ему небесное, – дьяк перекрестился на иконку. – Ну родственница – родственницей, а не сговаривал ли ты Панфила в Литву переметнуться?
– Не сговаривал, господин мой.
– Ой, не лги, не лги, человече! – усевшись обратно в кресло, дьяк погрозил пальцем. – Ты и на рынке у купцов про Литву расспрашивал…
– Так не только про Литву, – усмехнулся Иван. – Про Кафу тоже. Хочешь сказать, я и туда воеводу сговаривал?