– Сынок? – переспросил Раничев и вдруг осекся, вспомнив цыганистые кудри того воровского мальца в Угрюмове, соратники которого лишили Ивана пояса, кинжала и денег. Как бишь звать-то его? Авдей, кажется. Ну да, Авдей. А ведь похож на Милентия, похож.
Клюпа снова потянулся за дровами, подкинул, обернулся к Ивану:
– Как мальца звать, спрашиваешь? Авдейкой. Может, видал где?
– Да нет. – Иван с сожалением почмокал губами и быстро перевел разговор на другое. – Так, говоришь, восстановилась в ваших местах обитель?
– Восстановилась, чтоб она сгорела, – горестно кивнул разбойник. – Архимандрит туда прислан, отец Феофан… говорят, за прегрешения какие-то туда митрополитом сослан.
– Феофан? – удивился Раничев уже второй раз за беседу. – Такой желтолицый высохший старец?
– Не ведаю, Иване. Не видал, врать не буду. А коли к нашей ватажке пристанешь, может, и свидишься с монастырскими. Батько Милентий давно обитель пощипать хочет!
Зашевелились на дальнем от костра шалаше ветки. С шумом выбрался наружу разбойничий атаман Милентий Гвоздь. Подойдя к костру, уселся на бревно рядом с Клюпой, пожаловался:
– Не спится что-то.
Взглянул хитро на Раничева:
– Ну что, споем, Иване?
– Так спят же все?
– А мы – вполсилы, по-тихому.
Иван кивнул:
– Ну давай. Какую будем?
– А ты из своих какую-нибудь спой, душевную. А язм послушаю, может, и перейму.
– Душевную, говоришь? – Раничев пожал плечами. – Ну слушай.
У беды глаза зеленые,
Не простят, не пощадят…
Иван пел нарочито тихим проникновенным голосом, краем уха слышал, как тихонько подпевал ему разбойничий атаман, но не видел ни его, ни Клюпы, ни темного снежного неба, ни вообще всего этого страшного черного леса. Перед глазами его стояла та… зеленоглазая… Евдокия– Евдокся… Эх, Евдокся, Евдокся, да как же добраться отсюда до далекой Кафы?
Разбойничья база открылась внезапно. Вот только что тянулся кругом еловый угрюмый лес, а впереди был распадок, с осиной, березою, редковатым дубом – вот туда-то и спустились, прошли немного по берегу вдоль ручья, свернули в рощу – и вдруг раз! Уперлись словно бы в самой березе выросшие ворота. Отличная была маскировка, сто лет ищи – не найдешь. Правда, если хорошо присмотреться – как убедился денька через три Раничев, – можно было заметить и тщательно подчищенные на тропе у ручья кусты, и вырубку, и заплывшие, уже успевшие почернеть надрезы на березовой коре – видно, запасались по весне соком. Ничего этого не разглядел Иван по прибытии в разбойничий лагерь – не до того было.
Распахнулись ворота, и путники оказались внутри небольшого, огороженного частоколом острожка. Все, как и полагается в обычной усадьбе, – несколько теплых изб, хлева, амбары, только вот по углам и над воротами – слишком уж хорошо укрепленные для простой усадьбы башни с грозно смотрящими с них воинами в ватных простеганных тегилеях. Каждый страж был вооружен коротким копьем и ордынской саблей, за спиною – лук со стрелами, вроде бы и не очень-то нужными здесь.