* * *
Вы понимаете? Минин, Пожарский и Ленин – вместе, в одном ряду! Так было, и в этом величайшая сущностная правда нашей советской истории, победоносная сила ее.
Позволю себе одно личное воспоминание. В детстве, которое совпало с началом войны (мне было около семи лет, когда я услышал по радио те сталинские слова), подсознательно очень хотелось объединить всех своих любимых героев в общих боях. И вот, фантазируя в мечтах о схватках с врагами, в которых, разумеется, сам я участвую, придумал крепость и долговременную ее оборону, где мысленно собирал и дружинников Александра Невского, Дмитрия Донского, и ратников ополчения Минина и Пожарского, и гвардейцев Петра Первого, моряков Ушакова и Нахимова, суворовских чудо-богатырей. Были здесь также, сколь это ни покажется парадоксальным, вооруженные казаки и крестьяне под водительством Разина и Пугачёва, скакали конники Салавата Юлаева... А крепость у меня называлась – Революция.
Совершенно четко помню, что я долго искал название и перебирал разные, но остановился всё-таки на этом. Почему же? Почему именно оно стало в моем представлении наиболее обобщающим и позволило поставить рядом с дорогими моему детскому сердцу Чапаевым, Щорсом, Будённым и другими революционными героями не менее дорогих героев и полководцев совсем иных времен, весьма далеких, казалось бы, от времени Октябрьской революции?
Тогда это происходило подсознательно – задумался уже позднее, задним числом. И ответ приходил, например, тогда, когда в архиве ЦК ВЛКСМ, в записной книжке Зои Космодемьянской (предвоенной еще книжке!) я увидел вместе имена тех красных героев и строки лермонтовского «Бородино». Вместе они готовили к подвигу дух юной советской героини!
А соединяло их... Соединяло то, что и было в основе, в самом корне как нашей революции, так и характера народа нашего – понятие справедливости.
Пусть тогда, в детстве, я этого вполне еще не осознавал. Неважно. Я это чувствовал, что, пожалуй, не менее значимо. И такое чувство – чувство справедливости – мне было передано если не от рождения, то всем существом окружающей жизни и всеми книжками, которые я читал, начиная с наших русских народных сказок. Сказки, песни, былины, Пушкин и Гоголь, Некрасов и Толстой – всё это было о том, что нельзя обижать слабого, нельзя обирать бедного, нельзя унижать и оскорблять человека, поскольку он – человек, а люди все равны.
Тогда не добавлялось, конечно: равны перед Богом. Не звучало на школьных уроках имя Христа. Но дух-то Христов, дух справедливости, при безусловно, казалось бы, атеистическом воспитании воспринимался нами, причем как нечто самое жизненно основное. Потому что он был сутью всей нашей жизни советской, строившейся после Великого Октября.