Если тот предвещал недоброе, сейчас же прогоняли и звали другого, и потому, как истинных гадателей не хватало, этим ремеслом стали заниматься изгнанные со своей земли парфяны. А иные привередливые жены приглашали иноземных толкователей, которые всегда пророчили благополучное грядущее.
Прежде все сны Урагана разгадывала Обава и сейчас бы, послушав его, сказала, к чему явилась безобразная ягиня и что замыслила сотворить с ним и всем сарским народом богиня небесного огня. Но миновало уже девять месяцев, как государь не видел дочери, хотя она с весны и до осени кочевала вместе с родом, однако не покидала своей кибитки.
Стоило ему лишь вспомнить Обаву, как лихо запрыгало перед глазами, погрозило пальцем:
– Нет, не садись на коня, не буди лютого зверя! Послушайся меня!
Знал Ураган, что не след отвечать ягине и слушать ее речи, ибо она – суть грезы его, и может приключиться лихоимка – душевная хворь, но тут не сдержался.
– Изыди от меня, лихо, – безнадежно попросил он. – Не думал о тебе, не гадал...
– Как же не думал? – обрадовалась ягиня. – Все твои мысли обо мне! Я ведь совесть твоя!
– Совесть?..
– Ты же по совести на волю воеводы своего положился. Вот и взял меня заместо невесты. А сам бы Чаяну выбрал!
Государь спохватился, поплевал и язык прикусил, дабы не поддаваться лиху, а чтоб избавиться от него, вскочил в седло и, взметнув бич над головой, прохватил им стынущее утреннее пространство.
Вздрогнула выбитая копытами степь, всколыхнулся речной берег серым полотнищем, выгнул спину, оскалился и поджал хвост.
Ураган же подал кобылку вперед, да та заплясала, не смея и шагу сделать к ощеренной пасти, но от следующего щелчка прыгнула в реку и понеслась, едва касаясь воды. И узрел государь, как трусливо порскнули с берега матерые, а за ними переярки и щенье – все хортье племя обратилось в бегство, стелясь по земле!
Тут бы остановиться ему, довольствуясь волчьим страхом, да отделился от стаи один крупный переярок, встал на пути и показал зубы. Вначале государь хотел стоптать его лошадью, ибо не достать бичом, но осторожная кобылка не наступила на него копытом, а перескочила, пропустив меж ног. Государь развернулся и погнал волка по степи, выгадывая мгновение, когда можно замахнуть его одним ударом. А тот мчится во весь опор и еще огрызается, словно тщится вызвать ловчий азарт. Призрак ягини вроде бы сморгнулся, или восходящее над окоемом солнце размыло ее мерзкий образ, однако гнусный голос все еще скворчал возле уха:
– Испытай волка! Испытай серого!
Да где там было испытывать, когда уж бич занесен над спиною зверя, и двенадцатое, самое тонкое, государево колено, сплетенное из конских жил, неотвратимо целит меж прижатых ушей.