Костя на удивление точно выполнял все задания преподавателя. Он пользовался своим телом, словно играл на искусственном музыкальном инструменте. Его тело производило идеальный «электронный звук» — прыжки, ключи, батманы, поддержки…
Солирующий Костя казался Максиму нарисованным, пустым внутри, лишенным какого-либо чувства, внутренней силы. «Посмотрите на Костю!» — кричал восторженный педагог. Максим смотрел и видел страшную картину — пляшущего мертвеца.
В какой-то момент Максим понял, что все не так, что все неправильно. Так нельзя. Он должен покинуть студию. И только Максим решился на этот поступок, как судьба повернулась к нему другим бортом…
Преподаватель объявил подготовку к «отчетному концерту». Каждому ученику предлагалось представить свой танец. Лучшие должны были стать пикантным дополнением к основной программе — постановкам самого преподавателя.
Максим пришел домой, включил пластинку с «Временами года» Антонио Вивальди и… когда очнулся, танец был уже готов. Еще никогда он не чувствовал в своем теле такой силы и такой энергии. Он словно бы умер и родился заново.
На какую музыку ты поставил танец, — спросил Максима преподаватель и высокомерно отвернулся. — «Пусть бегут неуклюжи…»?
Нет, — ответил Максим, — Антонио Вивальди «Времена года».
Преподаватель посмотрел на Максима, как на умалишенного, и усмехнулся:
— Забавно взглянуть…
Музыка заполнила пространство — чувственная, пронзительная, полная страсти. Максим неуверенно ступил на сцену и замер, опустив голову и закрыв лицо руками. Потом качнулся, словно цветок, тронутый порывом ветра, и начал движение.
Легкие, семенящие, как капель, шаги к краю сцены, парящие, почти невесомые руки. И вдруг — будто бы вырвавшийся из груди крик — резкий прыжок…
Через мгновение Максим снова потерял себя. Он не чувствовал собственного тела, не контролировал своих движений и даже не понимал, что именно он делает. Он просто жил — вдруг, внезапно, по-настоящему.
Пробежка, фуэте, изгиб тела, гран батман, прыжок жетэ — один, другой, третий, падение, и снова, снова полет.
Нет, не натянутые струны напрягали в этот момент резонаторы скрипок и виолончелей. Нет, это его душа — чистая, еще совсем юная — рвалась на свободу. И каждый шаг, каждое движение открывали ее чему-то высшему, чему-то, у чего нет названья.
Танец был его жизнью, его внутренним миром, его Вселенной.
Максим не танцевал, он священнодействовал, являя в танце чудо собственного преображения. Из угловатой, нерасторопной гусеницы он вдруг превратился в парящую бабочку — величественную, царственную в своем утонченном изяществе.