…Мы будем строить город из бетона и стекла,
Амур-реку скуем, чтоб в берегах текла.
Мы принесем в задумчивость таежной тишины
Прекрасное содружество упорства и мечты.
Клава повторила мечтательно: «Прекрасное содружество упорства и мечты!» – и затихла, закинув руки над головой.
Сема Альтшулер вежливо обратился к ней:
– Ваш товарищ – настоящий поэт. Поверьте моему слову, у него будущее.
Клава охотно поддержала разговор:
– Он все видит и чувствует. Ведь для поэта главное – чувствовать. Правда?
Сема почему-то растерялся и не ответил. Он ругал себя потом весь день, но возможность разговориться была упущена, а теперь даже стыдно подойти к девушке, – что она подумала о нем? Что он неуч, невежда, дурак?
Вечером он слышал, как в сонной тишине вагона говорила Клава:
– Девушки, посмотрите, какая река. Что это за река? Широкая-широкая и быстрая-быстрая.
– Это Шилка, – вдруг откуда ни возьмись вынырнул Калюжный.
– Шилка? Спасибо, – сухо и как будто разочарованно сказала Клава.
Генька вернулся в свое отделение и сел в углу, насупившись.
– Девушки, а ведь Амур всех рек больше, правда? Я забыла точно, мы ведь учили в школе, он очень широкий и быстрый.
Генька Калюжный дернулся было, но Сема сидел, решительно загородив дорогу ногами.
– Подумайте, девушки, – продолжала Клава, – построим мы с вами новый город, и будет там новая жизнь… Какая она будет? Можете вы себе представить?
Резкий голос Тони сердито откликнулся:
– Да спи ты наконец, ведь поздно.
Клава громко вздохнула, потом весело сказала:
– Ну, спокойной ночи. Только ты погляди, какие мы места проезжаем, ведь мы никогда ничего подобного не видели.
Через полчаса, стараясь не шуметь, два друга, не сговариваясь, пошли по вагону. Клава спала, свернувшись калачиком, по-детски подперев щеку рукой.
Друзья вернулись на свои места и помолчали.
Наконец Геннадий потянулся так, что затрещала рубаха, выжидательно поглядел на Сему и сказал:
– Я, кажется, пришвартуюсь. Подходит? Сема покраснел.
Снова помолчали.
– Нет, не подходит, – заговорил Сема взволнованно. – Геннадий, мы с тобой друзья много лет. И я тебя буду просить, как друга, – забудь думать. Ты мировой форвард, ты бесстрашный парень, но в этом – нет! У тебя грубая душа, грубые лапы, а девушка – мечта, цветок, восемнадцать лет… Геннадий, я тебя прошу, забудь думать!
Молчание было длительно и тягостно. Геннадий жевал губами, сопел и смотрел в сторону.
– Ладно, – сказал он вдруг равнодушно и лениво. – Не подошло – и точка. О чем разговор?
И оба, как по команде, стали укладываться спать.
А в соседнем отделении среди спящих подруг бодрствовала Тоня. Она не умела мечтать вслух, но тем ярче и необычайней разгорались ее мечты наедине с самой собою, когда ни один взгляд не мог подсмотреть ее горящих щек, ее слез, ее тяжелого дыхания.