Орденский брат ответил королю — как отвечал каждый день:
— Брат Ренье.
— Я ненавижу вас, брат Ренье. Будьте вы прокляты.
Брат Ренье заплакал, но король не узнал об этом, потому что голос, который сказал ему: «Мне придется привязать вас, мой господин», — звучал совсем ровно.
— Очень хорошо! — сказал король. — Привязывайте! Привязывайте, как это сделали в прошлом году, когда тащили меня на носилках до самой Босры! Я хочу вспомнить, как это было. Я хочу снова это почувствовать. Мы дошли тогда почти до Дамаска! Помните? Или вас не было с нами? А, конечно, не было! Вы сидели в Иерусалиме, нянчились с умирающими, вроде меня, да? А я тогда не был умирающим! Я видел, как горит Бейтджин! Саладин ушел от Мосула, потому что я заставил его уйти! А теперь какой-то брат Ренье велит мне сидеть дома и грозится связать… Очень хорошо, брат Ренье, делайте свое дело…
Брат Ренье взял его за руку и увел во двор. Там пели птицы и чудесно пахли белые и розовые цветы.
* * *
Саладин, конечно, вернулся — ровно через год после того, как позволил Болдуину в последний раз насладиться видом его убегающей армии. Он навалился на север Самарии, заняв там три замка и город Бейсан.
Ги с большой армией шел ему навстречу, и земля, которую так подробно, с такой жадной любовью описывал ему умирающий король, встречала его как давнего знакомца. Лузиньяну казалось, что он бывал здесь уже много раз, он узнавал все те ручьи и камни, удобные для устройства засад, все те тропинки, ведущие к потаенному звериному водопою, все те курчавые источники и даже сочные пучки травы, о которых рассказывал Болдуин. И при каждой новой встрече Ги мысленно благословлял короля.
Они выбрали подходящее место, возле источников, и насыпали там вал. Сарацины тотчас появились перед франками и начали выплясывать у них на виду на своих легких конях, то приближаясь к валу, то улетая прочь с громкими криками. Ги не решался преследовать их. Просто присутствовал и ждал.
Так прошел день, и второй, и третий. Затем иссякло продовольствие, и франки начали ворчать, поначалу тихо. Несколько человек отправились под покровом ночи грабить окрестные деревни и действительно доставили в лагерь некоторое количество убиенных овец; однако затем из Торона доставили обоз с припасами. Внук погибшего коннетабля, Онфруа, позаботился об этом, понимая присягу, которую он дал регенту, вполне серьезно и совершенно буквально. Телеги обоза были истыканы стрелами, возницы — злые, почерневшие на солнце, со свалявшимися светлыми волосами — бранили сарацин и утверждали, будто тех целое море. Говоря так, они плевались.