Я смотрела по сторонам, видела залитую солнцем лощину, заросшую зеленью, которая в ярких дневных лучах солнца казалась уже не темно-зеленой, а тусклой, серо-зеленой с многочисленными яркими желтыми крапинками – очевидно, какими-то цветами. Я видела обрывистые берега, между которыми была зажата эта лощина, видела вдалеке серебристое поблескивание волжской воды, и мне очень все это нравилось. Я даже подумала, что никогда в жизни не видела мест, которые были бы красивее этого…
Пройдет немного времени, и яркость впечатлений от места, в котором я родилась заново после удачного, стопроцентно точного выстрела дяди Саши Кавээна, потускнеет, и эта лощина перестанет казаться мне особенной, но сейчас я была просто очарована ею.
Я повернула голову и увидела лежащего на земле Машкова. Его глаза были открыты, но смотрел он не в небо, а в землю. На его лице застыло выражение злости и разочарования… в чем? Не знаю… Может быть – в самом себе?
Это была первая смерть, которая вызвала у меня чувство удовлетворения. Я не могу сказать, что я ненавижу смерть, поэтому, мол, и пошла в спасатели. Это было бы неправдой. Я скорее – боюсь смерти… Как и подавляющее большинство людей. Но дело даже не в том, боюсь я ее или нет. Дело в том, что я очень люблю жизнь, и не только свою – жизнь вообще. И мне всегда приходится решать очень трудный для себя вопрос, когда жизнь человека находится у меня в руках, помогать ли смерти найти его или, напротив, помешать ей? И, как правило, я ей мешаю. Если есть возможность оставить человека, пусть даже преступника, в живых, я всегда этой возможностью пользуюсь…
Но сегодня – впервые! – я хотела, чтобы он умер. Нет, не потому, что он был виноват в смерти множества людей. Вину устанавливает общество, государство… Точно так же – и наказание за эту вину… Я не могла его судить. Я слишком хорошо его поняла, чтобы считать его болезнь виной… Если бы мы арестовали Машкова, его ждала бы не тюрьма и не «вышка», а сумасшедший дом. Та свобода, о которой он мечтал и к которой рвался, невозможна в обществе никогда. Он всегда будет воевать с обществом, а общество всегда будет охотиться за ним…
Поэтому, я была рада, когда он умер. В этом случае смерть разрешила неразрешимую психологическую проблему – невозможность одновременно существовать в обществе и в то же время не подчиняться его законам, устанавливать вместо них свои… У Александра Машкова не было другого выхода – только умереть…
Тело Машкова отправили на вскрытие, хотя это была пустая формальность. Григорий Абрамович отправился выяснять по горячим следам, кто стрелял в Машкова, когда мы с ним выходили из его лачуги с намерением начать новую жизнь… Конечно, я тогда его обманывала. Я вовсе не собиралась помогать ему начинать новую жизнь и даже не хотела, чтобы продолжалась его старая. Я довела бы его только до кустов, в которых притаился Кавээн… Наверное, даже лучше, что случилось именно так, как случилось с ним… Зачем этому человеку жить?