– Не знаю, – покачал головой Отранский, – по-моему, это уже не имеет никакого значения.
Лаудсвильский помрачнел и съежился, его иссохшее за последние месяцы тело почти утонуло в массивном глубоком кресле.
– Все может быть, Гаук, – сказал он глухо, – но пока у меня есть хоть капля надежды, я буду бороться. Для начала мы отправим посольство к гуярам.
– А они согласятся вести с нами переговоры?
– Другого выхода у нас все равно нет. Бес Ожский прав: война нас погубит.
– Поедем сдаваться?
– Не сразу, Гаук. Для начала попробуем поторговаться.
Нельзя сказать, что благородная Сигрид с ликованием восприняла предложение Лаудсвильского. В течение нескольких весьма неприятных минут Рекин имел возможность наблюдать прежнюю нордлэндскую королеву. Впрочем, запал у Сигрид быстро пропал. Она была нездорова, и владетель от души пожалел ее.
– Кеннет еще ребенок, – сказала она почти жалобно.
– Ему скоро будет пятнадцать, – не согласился Рекин.
– Мы изуродуем ему жизнь.
– Сигрид, – владетель старался говорить как можно мягче, – ты же знаешь, как я люблю Кеннета, но у нас нет выхода.
– Бес Ожский не согласится. – Она цеплялась за этого человека, как утопающий за соломинку, и уже в который раз он ее подводил.
– Я разговаривал с владетелем Ожским, он согласен с моими доводами.
Лицо Сигрид пошло красными пятнами:
– Этот человек смеет распоряжаться судьбой моего сына? Кто дал ему право? Как ты посмел его спрашивать, Рекин?
Лаудсвильский вздохнул:
– Я опрашивал всех владетелей, в том числе и его.
Сигрид вдруг заплакала:
– Я не хочу, слышишь, не хочу. Оставьте мне хотя бы Кеннета.
Рекин покачнулся и сел, морщась от боли в истрепанном сердце. Сигрид даже головы не повернула в его сторону.
– Я уже стар, Сигрид, – глухо проговорил Лаудсвильский, – мне осталось жить считанные недели. И тогда я оставлю в покое и тебя, и твоего сына. Боюсь только, что его не оставят в покое другие. Короля не спрячешь за юбками. Многие будут использовать этих детей в своих интересах. Они уже соединены невидимыми нитями – это судьба.
Кеннет выслушал Рекина Лаудсвильского молча, не перебивая. Надо полагать, мальчишка, много переживший за эти месяцы, повзрослел до срока. Темные брови сошлись у переносицы – привычка, которую он то ли перенял, то ли унаследовал от Беса Ожского.
– Это так необходимо, благородный Рекин?
– Брак короля – дело государственное, – развел руками Лаудсвильский.
– Ты думаешь, что мы еще можем хоть что-то исправить?
– Мы обязаны сделать все, что в наших силах, а там – как Бог даст.
– Хорошо, я согласен.