А Марина еще долго лежала на песке, без мыслей и без чувств, пока начавшийся дождь не заставил ее подняться. Она вяло удивилась, что ее конь покорно ждал, пока она неуклюже взгромоздится в дамское седло и соберет поводья, выпавшие из рук. Покачиваясь в седле, поехала через лес. Сгущались сумерки, тропы не было видно. Казалось, все горести и бедствия мира, кои вились вокруг Марины с той вьюжной рождественской ночи, сейчас обрушиваются ей на плечи.
Луна выглянула – и скрылась среди клочьев туч. Снова показалась, на миг заставив тусклым блеском вспыхнуть черепицу на крыше замка, и вновь скрылась за черным облаком. Как бы дождь не пошел…
Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовала это особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Она почти не выходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, даже перестала выманивать ее рассказами о жарком солнышке и щебете птичек, а только с молчаливым страхом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины» и торопилась убраться поскорее из комнаты, ставшей местом добровольного заточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам Марина все-таки выскальзывает из замка и бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно мотылек, которого манит негаснущий свет в окне Десмонда… Иногда окно оказывалось темным, что означало – лорд Маккол покинул родовое гнездо. Марина только от Глэдис узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно горничная поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов, что Сименс изгнан… хотя и никуда не ушел. Его хватил удар, и сэру Десмонду пришлось оставить обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера, который оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным – на то была прислуга, и именно благодаря ей стало известно, что Сименс совершенно обелил леди Марион. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялось к худшему и до его признания: Агнесс яростно не любили в замке, и хоть смерть ее была ужасна, девушка сочла, что она заслужила свою участь. Марина не знала, дошли ли слова Сименса до лорда Маккола – Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он спокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.
Потеря только что обретенной дружбы огорчала Марину до слез. Недоверие Джессики было оскорбительно! Ведь видела потрясение Марины, пыталась помешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно, Джессика в тот момент прямо-таки обезумела от ужаса, ее отчасти можно понять… Но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой. Худо-бедно, а 31 июля медленно, но верно приближалось, и все чаще Марине приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшим образом отплатить Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине.