У меня есть все, что мне нужно. Да!
Да?
Да! У меня действительно есть все, что мне нужно. Все, что нужно, чтобы нормально жить, однако не для того, чтобы быть счастливой.
А что нужно для того, чтобы быть счастливой? И где это искать?
Я была счастлива целых два месяца. Я летала на крыльях… Нет! Я летала без всяких крыльев, я просто открывала дверь – и взлетала над этим городом, над землей, и не было больше ни голодных лет, ни унизительных вакансий на бирже, ни похотливых глаз в потной полутьме душных зальчиков моих первых стрип-клубов…
Я любила его больше жизни. А он оказался банальным бандитом. Пошлая история.
Морин Рейли мрачно уставилась на свое отражение в зеркале. Просто удивительно, до какой степени неинтересное зрелище. Прилизанные волосики, тусклые глазки, бледная кожа. Не то двадцать пять лет, не то шестьдесят пять… С одинаковым успехом, вернее, с полным его отсутствием Морин Элинор Рейли будет смотреться и в роли преподавателя словесности, и в монашеской рясе, и в саване…
Ей было двадцать пять лет, Морин Рейли, из них последние пятнадцать она провела одновременно в двух параллельных мирах. Один – нудный и привычный, повседневный, так и не ставший родным мир пригорода большого промышленного мегаполиса. Мир ровных улиц, одинаковых палисадников и домиков-близнецов. Эти домики снились ей в кошмарах – уходящие до самого горизонта шеренги белых кубиков. Три ступеньки – крылечко, два окошка и еще два окошка, на самом верху одно окошко – там всегда бывает детская. Простенько, чистенько, скучненько.
Зато дешево. И никто, никто не мешает Морин Рейли, вернувшейся с работы, запереть двери, плотно занавесить окна, сварить себе кастрюльку шоколада, завернуться в старый и уютный халат, забраться с ногами на диван и…
…уже через мгновение оказаться в совсем другом мире.
Там, где небеса – лазурь и жемчуг, где в реках водятся русалки и ундины, где дамы неприступны и прекрасны, а кавалеры никогда не отступают перед трудностями и при первом же удобном случае норовят схватиться за шпагу и спасти деву, которая в беде…
Одним словом, последние пятнадцать лет Морин хорошо себя чувствовала, лишь открывая любимые книги. Почти вся английская и европейская классика была перечитана вдоль и поперек, но это не мешало Морин снова и снова спасаться от серого и нудного мира реальности в искрящихся мирах классической литературы.
Вполне естественно, что при таких пристрастиях она стала – не могла не стать – преподавателем словесности. И как ни странно, неплохим. Вероятнее всего, потому, что так и не успела испугаться своих учеников. Едва войдя в класс, Морин начинала рассказывать о своем любимом предмете, и все окружающие ее люди словно подергивались туманной дымкой, теряли голос, уходили в тень…