Ее губы были прохладными. Я закрыл глаза. Вышка вместе с нами медленно поплыла над лугами, горными увалами, карьерами, над Каменным разрезом и домом Бурхана…
Романтичности этому дню добавляли краски осеннего леса, взволнованный шелест осин, забавная покатость осыпанной палым листом лужайки да колючий прутик шиповника с двумя удлиненными полупрозрачными алыми плодами, настырно пытающийся заглянуть туда, куда заглядывать неприлично (мне пришлось в конце концов его обломить, получив в отместку несколько шипов в ладонь).
Я был неотступен, как тот шиповник, а Гуля слишком, видно, устала от беспросветного бабьего одиночества… Она и отталкивала меня, и прижимала к себе, выгибалась, словно под пытками, и безоглядно отдавала во власть моих губ свои крепкие груди.
Казалось все женщины, каких я знал, начиная от самой первой, прошли поочередно перед моими глазами и исчезли, осталась лишь одна – Гуля.
По дороге к дому мне захотелось узнать, когда мы увидимся снова, и женщина ответила – тихо, но отчетливо:
– Не надо нам больше видеться.
– Почему так? – нахмурился я. – Я тебя чем-то обидел?
– Нет. Это не из-за тебя, это больше из-за меня… Федя, моя жизнь и так вся запуталась, а тут еще… не обижайся только… Ведь ты ничего не знаешь про меня… и про нашу жизнь здесь. И лучше тебе всего не знать. У меня сын. У меня много чего было до тебя… Это как телега у лошади, у Машки. Тебе не будет со мной весело.
Я остановился и повернул ее к себе, взяв за плечи:
– Гуля, мне нужна ты, а не веселье.
– Скоро ты уедешь в свой Петербург… Зачем тебе со мной связываться?
– Гуля, – я заглянул в ее глаза, – мы уже связаны. Ты разве не почувствовала этого?
Она молчала, потом уткнулась лицом в мое плечо.
Мне же захотелось прижать ее к себе крепко-крепко и не отпускать.
Глава 41. ВОТ ЭТО Я ПОНИМАЮ!
Спрятавшись за глыбами мраморов ниже того места, где Мишка разбуторивал и ситовал пробы, я осторожно пересыпбл в матерчатый мешочек очередную порцию отсеенного и просушенного на воздухе золотого песка из заветной кружки. Сама кружка, уже пустая, валялась рядом. Мраморные глыбы создавали тут густую тень.
«Эти белые и сероватые глыбищи, подмытые весенними паводками, лишенные корня, накренившиеся или опрокинувшиеся прямо в русло, я бы сравнил с облаками, окаменевшими и рухнувшими от собственной тяжести с неба на землю. Как мои недавние воззрения…» (Запись в моем блокноте)
Думы мои витали вокруг образа Гули. Я грустно улыбался, вспоминая ее лицо – лицо молодой и одновременно немало познавшей женщины, лицо, отражающее в себе нерастраченную женскую нежность и сухую скорбь. Я возвращался мысленно к походу за вишней, вспоминал ее упругое, сильное, отзывчивое тело, и мне подумалось, что обнаженная женщина в обрамлении живой природы – неба, облаков, осенней листвы, овеваемая ароматами леса и сама являющаяся частью этой природы – не менее привлекательна, чем нарядные ухоженные дамы в обстановке зеркал, блистающего паркета, хрустальных люстр. Наверное, очень приятно любить тех изнеженных особ, любоваться ими и восхвалять их, но такую женщину, как Гуля, можно и любить, и любоваться ею, и переживать вместе с ней всевозможные приключения, идти с ней на любой риск, быть уверенным в ней как в надежном друге.