И ведь Аня знала о моих похождениях (по крайней мере, догадывалась). И терпела. До поры до времени…
Зачем я терзаю себя? Зачем эти корчащиеся воспоминания, конвульсии, судороги чувств?… От них хочется завыть.
А ведь было же у нас и хорошее? Почему бы ни вспомнить что-нибудь хорошее? Например, наши первые светлые дни. Опьянение друг другом, эйфория (и до похмелья еще далеко)…
Из светлого
Вот едем в Петергоф к моим друзьям. И так нам радостно, такой веселый день, то заставляющий жмуриться от солнца, то опрыскивающий мимолетным дождиком!
И всю дорогу мы хохочем, как придурки. Хохочем на платформе, когда вновь заморосило и я напялил на голову большой полиэтиленовый пакет, просунув руки по самые плечи в ручки-прорези и продрав дырки для глаз и рта. Аня – она в узеньких джинсах, футболке – сгибается от смеха, упираясь руками в колени, потряхивает светлыми локонами.
Веселимся мы и в электричке, потешаясь над все новыми коробейниками, предлагающими всевозможную китайскую дребедень – «денежную жабу», «ручку-шпиона», «мячик-лизун».
– Говорящее сердце! – восклицает очередной скоморох, и мы с Аней вновь покатываемся.
Продавец сжимает в пальцах пухлое красное сердечко, и оно вправду пищит: «Ай лав ю». Покупаем это любвеобильное сердце, чтобы позабавить моих приятелей-студентов.
В общежитии мы «заводим» всех. Бесконечные шутки, хохот. Толпой готовим закуски, приправляя их музыкой и смехом, выпиваем, танцуем.
– Слушай, Федька! – толкает меня локтем мой знакомый Макс, когда мы с ним отправляемся в туалет. – Что ты сделал с бедной девочкой? Я с такой фишкой еще не сталкивался! Это что-то! Она же не спускает с тебя глаз, в рот смотрит. Мы все для нее – тени, она видит только тебя!
Мм-да… Только вот постепенно эта ее преданность и восхищение начинают меня тяготить…
Поезд по-прежнему бежит на восток – все ближе к моему сомнительному убежищу и все дальше от покинутого мною прошлого. За окном еще долго будут мелькать картины русской глубинки: ели вперемешку с березами (первые в конце концов задушат вторых), тёсовые крыши изб, серые дощатые сараи, копны сена, мотоциклы – сразу по нескольку штук во дворах с развернутыми в разные стороны, поблескивающими на солнце рулями, мужики на мотоциклах на переездах, терпеливо провожающие глазами наш состав. Подо мной на нижних полках все так же будут бубнить трое моих соратников. И все так же будут выстукивать свою издевательскую песенку колеса: «Дурукдурбк-дурукдурбк-дурукдурбк».
Лежа на своей полке, я стараюсь направить мысли по безопасному азимуту: вспоминаю, например, как в институте на практике нас обучали работе с лотком, и шаг за шагом восстанавливаю в голове эту несложную, но требующую сноровки и терпения процедуру. Или пытаюсь вообразить, как триста лет назад ехали в том же направлении, к малоизведанному тогда Каменному поясу – в телегах, с запасом провизии и нехитрым инструментом, с крестьянами-рабочими – первые русские рудознатцы. Ехали за золотом.