Это была уловка, рассчитанная на ее доверчивость.
– Нет! Честное слово! – горячо заверила Аня и прибавила: – Просто было негде: здесь, в общежитии – всё на виду. Мы встречались где-нибудь в центре, по одному выходя отсюда, и так же возвращались. Ты знаешь, он чуть улыбается краешками губ – и кажется, что он все про меня знает, что он видит меня насквозь. Хитрый! – с восхищением произнесла она.
Да уж, лиса… Скорее, гиена. Мне снова вспомнилась змеящаяся улыбочка Армена.
– А ты уверена, что он любит тебя? Может, он и с другими женщинами такой же… загадочно-проницательный.
– Нет, я вижу его глаза! Можно разговаривать глазами. Мы часто это делаем, когда нельзя напрямую…
– То есть когда я поблизости, – усмехнулся я. – Ну, и что же вы с ним решили? До чего договорились глазами?
– Я ничего не знаю, Федя. Я решила ни о чем не загадывать. Как получится. Но остановиться я уже не смогу.
– И я не стану тебя удерживать. Я могу лишь порадоваться за тебя. Любовь – великий дар.
Несмотря на легкий поначалу нервный озноб, я продолжал находить удовольствие в своем самоконтроле, продолжал любоваться своим великодушием и благородством. Я же всегда был проповедником свободной любви и расставания легкого, как дуновение ветерка, сметающего пепел. Я еще не знал, что ждет меня впереди…
Однажды вечером, как часто бывало, я засиделся в кухне в компании Бурхана, Гайсы и Радика. Собрался уже уйти в дом, как послышался треск мотора, брякнула дверь в воротах, и прямо во двор в свете вечерних сумерек въехал на стареньком мопеде улыбающийся мужичок в душегрейке и зеленых геологических штанах (впрочем, уже более серых, чем зеленых).
– Бурхан-бабай! – выкрикнул он, завидев показавшегося на пороге кухни старика. – Как жив-здоров? Радик, здорово, брат! Сено убрали?
Войдя в кухоньку, он весело поприветствовал всех за руку.
– Геологи? – устремил он на меня светло-голубые лукавые глазки. – Что ищите? – и не дожидаясь ответа, уселся с довольным кряхтением на стопу поленьев у печи. На лице его, темно-коричневом, с лучистыми морщинками и светлой щетиной на подбородке, играла философская улыбочка много на своем веку повидавшего человека.
– Что, Раис, как жизнь? – обратился к гостю Бурхан, также улыбаясь.
– Чту наша жизнь? Жизнь наша бабаёвская. Баба моя меня потеряла, – как будто повинился он, но сам, казалось, был несказанно рад, что его потеряли. – Она меня часто теряет… дней на десять-пятнадцать! – хохотнул он. – Думает, что она у меня одна.
Затем он сходил к мопеду и вернулся с полуторалитровой «соской». По-прежнему улыбаясь, он любовно разлил по стаканам и кружкам прозрачную, слегка тягучую жидкость. Остро запахло сивухой.