Он догнал ее у самой двери. Крепко ухватил сзади за плечи и, не прижимая к себе, строго спросил:
– Что случилось?! У тебя неприятности?!
– Пусти! – Она попыталась вырваться, но лишь запуталась в собственном плаще, вспотела и снова раздосадовалась на собственную неловкость. – Не твое дело!
– Да… Наверное, ты права. – Он выпустил ее, но, когда она взялась за ручку двери, быстро развернул к себе и, прижав к стене, приблизил свое лицо к ее. – Эмка… Ты не должна, я понимаю, но…
– Что «но»? – Ей хотелось сказать это резко, вызывающе, но вышло тихо и на удивление жалко. – Чего пристал?! Отпусти меня!
– Господи, какая же ты дурочка…
Его губы были совсем близко. Дыхание, щекочущее ей лицо, было свежим и чистым, без того тяжелого похмельного смрада, от которого она в ужасе шарахалась. От Данилы пахло кожей, табаком и хорошим терпким парфюмом. Одним словом, всем тем, чем пахнут, по ее мнению, настоящие мужики. А Данила казался ей сейчас настоящим. Если бы, конечно, не эта его выщипанная грудь. Как подросток, право слово…
– Эмма…
Давно забытый благоговейный шепот… Господи, у нее даже колени ослабли от этого шепота. И на миг вдруг захотелось, чтобы он сказал ей сейчас что-нибудь хорошее. Из той, из прежней их жизни. Что-нибудь славное, от чего у нее порой предательски нежно ныло сердце. Пусть это случилось лишь пару раз за прожитые с ним пять лет, но случилось же. А сейчас… Сейчас ей этого до боли захотелось. Ей было просто необходимо услышать от него что-нибудь…
Он ничего не сказал. Он предательски быстро откачнулся от нее. Поднял с пола оброненную ею сумочку и, сунув ей ее в руки, с кривой усмешкой пробормотал:
– Я почти успел забыть, какая ты красивая.
– Это хорошо или плохо? – все еще находясь в каком-то непонятном замешательстве от его близости, пробормотала Эмма едва слышно, почти интимно.
– Это? Это делает меня слабым.
И он ушел. Ушел в кухню, снова загремев там посудой, может, излишне громко. Ушел, оставив ее на пороге ее комнаты. Такую вот ослабевшую, размягшую, растерянную. Да начни он сейчас раздевать ее прямо на пороге, она бы его не остановила. Почему он этого не сделал?! Мог хотя бы попытаться… Он больше не хочет ее? И как вытекающее отсюда – он больше не любит ее.
На нетвердых ногах Эльмира ввалилась в свою комнату. Натренированным движением повернула ключ в замке. Сползла по стене на пол, не замечая, что так и не сняла плаща и сапог, и расплакалась…
А ночью опять этот сон.
Она видит себя сидящей в глубоком кресле перед телевизором, а из груди ее в области сердца торчит огромный нож. Кровь сильными толчками вытекает из раны, но боли нет. Потом она встает, вытаскивает нож, кровь останавливается. Эмма видит, как она подходит к зеркалу, поднимает руку и внимательно оглядывает себя. Удивительно, но рана от ножа исчезла, а вместо этого чуть левее груди, почти под мышкой, у нее три огромных кровоточащих рубца. Два почти затянулись, а третий совершенно свежий, незаживший. И он болит, болит, болит так, что дышать трудно…