Монотонное и бесконечное вчера утомило сильнее любой тяжелой работы. Встать пришлось в несусветную рань, чтобы натереться душистыми маслами и уложить волосы в замысловатые прически. Прическами, конечно, занимались рабы — по-моему, соорудить такое на человеческой голове можно только под угрозой смерти, не иначе. Булавок натыкали — жуть, все время хотелось чесаться. Вместо хитонов заставили напялить какие-то юбки и дурацкие передники, украшенные золотом в самых неожиданных местах. Когда я окончательно почувствовал себя жертвенным бараном, нас повели на убой… в смысле, на храмовую церемонию.
Храм оказался чудовищно, непристойно огромен. Его разъевшаяся туша подставляла солнцу блестящую чешуйчатую спину, занимая едва ли не больше места, чем царский дворец. Обширный внутренний двор был окаймлен портиками и утыкан жертвенниками, как грибами. Возле каждого пылал огонь, и в этом пламенном кольце кипела водой в котле какая-то суматошная деятельность, а число зрителей снаружи непрестанно увеличивалось. Удар гонга оборвал мельтешение и болтовню — обряд начался.
Вонь от сжигаемой на алтарях требухи заставляла желудок переворачиваться. А может, виноват был голод: завтраком нас не накормили — то ли по обычаю, то ли просто не успели. Кровь, вино, оливковое масло, смешиваясь, стекали ручейками на потемневшие плиты и оттуда — на землю. Девушки-танцовщицы, похожие на нимф в своих светлых воздушных одеяниях, наступали босыми ногами в поблескивающие на солнце лужицы, и их ступни становились красными — в цвет крашенных охрой бычьих рогов.
Легким кучевым облачком нимфы подплыли к центру круга, образованного алтарями, и вдруг разлетелись, рассыпались в стороны, оставив посередине одинокую фигуру. Сердце пропустило удар — Ариадна?! Нет, обознался. Мерный ритм барабанов всколыхнул тяжелый воздух. Дрогнули пластины массивного ожерелья. Звякнули браслеты на запястьях и лодыжках. Темные пряди, перевитые золотыми лентами, упали на лицо — танец начался.
Руки-змеи, руки-лианы плетут неведомую вязь, замысловатую серебряную сетку — кого ловить будем? Нет ответа. Бедра колышутся лодкой на волнах, детской колыбелью. Волосы — плети водорослей в толще воды. Сильно подведенные глаза невидяще смотрят вдаль, вспыхивая небывалым черным огнем. Истома, угроза и тайна женского естества сгущаются вокруг танцовщицы, накрывают зрителей облаком мускусного аромата. Я ловлю себя на том, что стою, подавшись вперед, забывая дышать и моргать. Впиваюсь взглядом, как голодный жадными пальцами судорожно вцепляется в кусок брошенной лепешки.