Ночь наступила.
Звезды зажглись, потянуло с болот душной сыростью.
Виталик растворил окно, хотя дед запрещал это. Задница чесалась, так хорошо дед поучил внука. Никак не решишь, складывается жизнь или нет? Родители во Вьетнаме, дом в Томске. А он живет с дедом и бабкой, в дикости.
Стало жаль себя.
Скоро Дед уснет, подумал, тогда непременно явится домовой, чтобы подразнить мохнатой ладошкой. Услышал, как бабка за неплотно притворенной дверью вздохнула: «Ох, кости ломит. На дождь. Парнишку жалко. Нет чтобы подладиться под людей, все под себя мнет».
Проверил, под подушкой ли рогатка?
На месте, на месте лежит любимая – надежная, ладная, вырезанная из тальника. Начнет мохнатый распускать руки, влеплю камнем в лоб. Контуженного увезу в Томск, там дорого продам Соньке Пушкиной из параллельного класса. На пушнину. Сонька дома хомяков держит, крыс, мышей, ей все в жилу. Скажу: «Вот покупай прибавление». – «А это что? Зверек?» – «Ага». – «А какой?» – «Лохматый». – «Ну, белка, что ли?» – «Да ну!» – «Ой, обезьянка?» – «А ты выше бери». – «Ну, не человекообразное же?» – «Конечно, нет, но похоже». – Сонька прищурится: «Кусается?» – «Да нет. Только грудь давит ночью». Сонька-дура покраснеет, конечно, как это – грудь? А я скажу: «Покупай, дура. Все равно других нет». И потребую за мохнатого червонец, пусть сдерет с предков. Очень уж порода у домового редкая.
Приподнялся на локте, позвал:
«Дед!»
«Чего тебе?»
«Принеси квасу».
«Сам встань и напейся».
«Ну, принеси, чего тебе?»
«Будешь канючить – дам ремня».
«Ну, вот будешь вставать за ремнем, и принеси квасу».
Дед не ответил. Виталик снова притих. Хорошо товарищу Ложкину – он давно вышел в люди, у него гривенники и рубли есть. Я тоже так хочу. Приезжать на зеленом «газике» и смотреть на молоденькую Светлану Константиновну, а механизатор пусть бегает за ружьем.
Вдруг различил странные звуки.
Слабый шорох… Скрип половицы… Шарканье…
Идет, идет домовой, идет мохнатый, обрадовался Виталик и, похолодев от неожиданного волнения, потянул рогатку из-под подушки. Тихонечко вставил в кожанку заранее припасенную гладкую гальку и затаился, затих, вжался лицом в теплую подушку, только ногой специально приспустил одеяло на пол, чтобы домовой не терял время, не занимался всяким там баловством, а сразу кинулся бы на него – давить.
Идет, идет домовой, идет мохнатый.
Шлепает босыми ногами, дождался темноты, гад.
По теплу, по легчайшему живому шевелению теплого воздуха Виталик чувствовал, что старорежимная нежить уже где-то рядом, может, уже даже тянет к нему мохнатые лапы. Вот врежу в лоб, думал. Продам мохнатого Соньке Пушкиной. Появятся деньги, выйду в люди. А выйду в люди, появятся деньги. Затаив дыхание, мысленно определил направление. Так же мысленно уточнил прицел. И, резко вскинувшись, оттянул резину: