А после этого она уже не знала, что делать.
Долгое время она не могла ни расслабиться, ни сосредоточиться на чем-то определенном. Верховный король Фесттен казнил своего Бретера, когда тот обманул его ожидания, когда Знаток Хэвелок предал последователей Архивоплотителя. Хэвелок потерял разум, когда последовал за Вагелем в плоское зеркало. Мастер Квилон не побоялся рассказать ей все это, хотя и король Джойс, и Гильдия запретили это. А Смотритель Леббик по какой-то причине не доверял ей.
Как могло все это случиться с ней?
Но затем она неожиданно ощутила странный приступ радости. Видимо, Джерадин все же доставил ее именно туда, где она имеет значение. Уже одно то обстоятельство, что она находится здесь, многое меняет. Смотритель Леббик воспринял ее достаточно серьезно, чтобы на нее злиться, Мастер Эремис смотрел на нее. Можно было даже предположить, что он счел ее прекрасной.
Такого с ней никогда раньше не случалось.
Наконец-то она могла спокойно заснуть.
Утром разбудил ее бьющий в окна солнечный свет. Сначала она во всем сомневалась. Разве это не кровать в ее квартире, там, где она должна быть? Но лучи ярко осветили ковер на полу, она увидела разбросанные повсюду павлиньи перья и вспомнила человека в черном. То, что она помнила, было, по-видимому, реальным.
Косые солнечные лучи были бледными, зимними. И воздух над покрывалом был ледяным: она не подумала о том, чтобы поддержать огонь в очаге, когда вернулась в свои покои и легла спать, и посреди ночи он погас. Сдерживая дыхание, она выбралась из-под теплых покрывал и быстро натянула толстое бархатное платье, которое было на ней предыдущей ночью. Камень под ее босыми ногами был словно лед; со слабым писком она перескочила на ближайший ковер.
Посмотрев на окна, она заколебалась. У нее не было уверенности, что она хочет выглянуть наружу. Вид из окна мог подтвердить или опровергнуть все ее построения.
С другой стороны, она чувствовала себя довольно глупо, откладывая эту проблему на потом. Любой, имеющий хоть крупицу нормального человеческого любопытства, наверняка выглянул бы из окна сразу же.
Не в силах определить, чего же именно она так боится, Териза подошла к окнам спальни.
Ромбической формы толстые оконные стекла — толщиной почти с ее руку — были заплавлены в рамы свинцом. В тех местах, где свинец прилегал неплотно, мороз тронул стекла начертив узоры. Но само стекло было чистым, и оно показывало мир, в котором безраздельно царила зима.
Териза находилась на довольно большой высоте и потому могла видеть очень далеко. Под бесцветным небом и тусклым солнцем холмы, покрытые снегом, составляли линию горизонта. Снег, похоже, лежал толстым слоем, настолько толстым, что, казалось, заставлял клониться деревья, прижимая их к укрытым снегом дремлющим холмам. Там, где стволы и ветви проглядывали из-под снега, они были черными и голыми и такими незначительными на широком белом пространстве, что как бы лишь служили контрастом, подчеркивая зиму и холод.