— И вы сделали все возможное, отец, — спросил наконец Максимилиан, чтобы предотвратить катастрофу?
— Все, — отвечал Моррель.
— Вы не ждете никаких поступлений?
— Никаких.
— Все средства истощены?
— Все.
— И через полчаса… — мрачно прошептал Максимилиан, — наше имя будет обесчещено!
— Кровь смывает бесчестие, — сказал Моррель.
— Вы правы, отец, я вас понимаю.
Он протянул руку к пистолетам.
— Один для вас, другой для меня, — сказал он. — Благодарю.
Моррель остановил его руку.
— А мать?.. А сестра?.. Кто будет кормить их?
Максимилиан вздрогнул.
— Отец! — сказал он. — Неужели вы хотите, чтобы я жил?
— Да, хочу, — отвечал Моррель, — ибо это твой долг. Максимилиан, у тебя нрав твердый и сильный, ты человек недюжинного ума; я тебя не неволю, не приказываю тебе, я только говорю: «Обдумай положение, как если бы ты был человек посторонний, и суди сам».
Максимилиан задумался; потом в глазах его сверкнула благородная решимость, но при этом он медленно и с грустью снял с себя эполеты.
— Хорошо, — сказал он, подавая руку Моррелю, — уходите с миром, отец.
Я буду жить.
Моррель хотел броситься к ногам сына, но Максимилиан обнял его, и два благородных сердца забились вместе.
— Ты ведь знаешь, что я не виноват? — сказал Мор рель.
Максимилиан улыбнулся.
— Я знаю, отец, что вы — честнейший из людей.
— Хорошо, между нами все сказано; теперь ступай к матери и сестре.
— Отец, — сказал молодой человек, опускаясь на колени, — благословите меня.
Моррель взял сына обеими руками за голову, поцеловал его и сказал:
— Благословляю тебя моим именем и именем трех поколений безупречных людей; слушай же, что они говорят тебе моими устами: провидение может снова воздвигнуть здание, разрушенное несчастьем. Видя, какою смертью я погиб, самые черствые люди тебя пожалеют; тебе, может быть, дадут отсрочку, в которой мне отказали бы; тогда сделай все, чтобы позорное слово не было произнесено; возьмись за дело, работай, борись мужественно и пылко; живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому я должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прекрасный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восстановлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: «Мой отец умер, потому что был не в состоянии сделать то, что сегодня сделал я; но он умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю».
— Ах, отец, отец, — воскликнул Максимилиан, — если бы вы могли остаться с нами!
— Если я останусь, все будет иначе; если я останусь, участие обратится в недоверие, жалость — в гонение; если я останусь, я буду человеком, нарушившим свое слово, но исполнившим своих обязательств, короче, я буду попросту несостоятельным должником. Если же я умру, Максимилиан, подумай об этом, тело мое будет телом несчастного, но честного человека. Я жив, и лучшие друзья будут избегать моего дома; я мертв, и весь Марсель со слезами провожает меня до последнего приюта. Я жив, и ты стыдишься моего имени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь: «Я сын того, кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить свое слово».