Между тем осужденные приблизились к эшафоту, и уже можно было разглядеть их лица. Пеппино был красивый смуглолицый малый лет двадцати пяти с вольным и диким взором. Он высоко держал голову, словно высматривая, с какой стороны придет спасение.
Андреа был толст и приземист; по его гнусному, жестокому лицу трудно было определить возраст; ему можно было дать лет тридцать. В тюрьме он отпустил бороду. Голова его свешивалась на плечо, ноги подкашивались; казалось, все его существо двигается покорно и механически, без участия воли.
— Вы говорили, кажется, что будут казнить только одного, — сказал Франц графу.
— И я не солгал вам, — холодно ответил тот.
— А между тем осужденных двое.
— Да; но один из них близок к смерти, а другой проживет еще много лет.
— На мой взгляд, если его должны помиловать, то сейчас самое время.
— Так оно и есть; взгляните, — сказал граф.
И в самом деле, в ту минуту, когда Пеппино подходил к подножию эшафота, пилигрим, по-видимому замешкавшийся, никем не остановленный, пробрался сквозь цепь солдат, подошел к главе братства и передал ему вчетверо сложенную бумагу.
От пламенного взгляда Пеппино не ускользнула ни одна подробность этой сцены; глава братства развернул бумагу, прочел ее и поднял руку.
— Да будет благословен господь, и хвала его святейшеству папе! — произнес он громко и отчетливо. — Один из осужденных помилован.
— Помилован! — вскрикнула толпа, как один человек. — Один помилован!
Услыхав слова «помилован», Андреа встрепенулся и поднял голову.
— Кто помилован? — крикнул он.
Пеппино молча, тяжело дыша, застыл на месте.
— Помилован Пеппино, прозванный Рокка Приори, — сказал глава братства.
И он передал бумагу начальнику карабинеров; тот прочел ее и возвратил.
— Пеппино помилован! — закричал Андреа, сразу стряхнув с себя оцепенение. — Почему помиловали его, а не меня? Мы должны были оба умереть; мне обещали, что он умрет раньше меня; вы не имеете права убивать меня одного, я не хочу умирать один, не хочу!
Он вырывался из рук священников, извивался, вопил, рычал, как одержимый, и пытался разорвать веревки, связывавшие его руки.
Палач сделал знак своим помощникам, они соскочили с эшафота и схватили осужденного.
— Что там происходит? — спросил Франц, обращаясь к графу.
Так как все говорили на римском диалекте, то он плохо понимал, в чем дело.
— Что там происходит? — повторил граф. — Разве вы не догадываетесь?
Этот человек, который сейчас умрет, буйствует оттого, что другой человек не умрет вместе с ним; если бы ему позволили, он разорвал бы его ногтями и зубами, лишь бы не оставить ему жизни, которой сам лишается. О люди, люди! Порождение крокодилов, как сказал Карл Моор! — воскликнул граф, потрясая кулаками над толпой. — Я узнаю вас, во все времена вы достойны самих себя!