Мужайтесь, – гласила записка, – я хлопочу.
– О, если хлопочет она, я спасен! – воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу, которой касалась столь милая его сердцу рука.
Для того чтобы Ла Моль понял эту записку и поверил вместе с Коконнасом в то, что пьемонтец называл «незримыми щитами», мы должны вернуть читателя в тот домик и б ту комнату, где столько мгновений упоительного счастья, столько ароматов еще не испарившихся духов, столько сладких воспоминаний превратились теперь в мучительную тоску, снедавшую сердце женщины, которая почти упала на бархатные подушки.
– Быть королевой, быть сильной, быть молодой, быть богатой, быть красивой – и страдать так, как страдаю я! – восклицала эта женщина. – О, это невозможно!
От возбуждения она вставала, начинала ходить, потом внезапно останавливалась, прижималась горячим лбом к холодному мрамору, снова поворачивалась бледным, залитым слезами лицом, с криком ломала руки и снова падала, совсем разбитая, в кресло.
Вдруг стенной ковер, отделявший покои, выходившие на улицу Клош-Персе, от покоев, выходивших на улицу Тизон, приподнялся; шелковистый шелест пронесся по пане-л! – , и появилась герцогиня Неверская.
– А, это ты! – воскликнула Маргарита. – С каким нетерпением я ждала тебя! Ну! Какие новости?
– Плохие, плохие, бедная моя подруга! Екатерина сама руководит следствием; она и сейчас в Венсенне.
– А Рене?
– Арестован.
– Прежде чем ты успела поговорить с ним?
– Да.
– А наши узники?
– О них я кое-что узнала.
– От тюремщика?
– Как всегда.
– И что же?
– Что же! Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера их обыскали. Ла Моль разбил твой портрет, чтобы не отдавать его.
– Милый Ла Моль!
– Аннибал смеялся в лицо инквизиторам.
– Чудесный Аннибал! Дальше?
– Сегодня утром их допрашивали о бегстве короля, о планах восстания в Наварре, но они не сказали ничего.
– О, я прекрасно знала, что они будут молчать! Но молчание губит их так же, как погубило бы и признание.
– Да, но мы их спасем!
– Значит, ты что-то придумала для нашего предприятия?
– Со вчерашнего дня я только этим и занимаюсь.
– И что же?
– Сейчас я заключила сделку с Болье. Ах, дорогая королева, какой это несговорчивый и какой алчный человек!.. Это будет стоить жизни одному человеку и триста тысяч экю.
– Ты говоришь – несговорчивый и алчный... А он требует всего-навсего жизни одного человека и триста тысяч экю... Да это даром!
– Даром!.. Триста тысяч экю? Да все наши драгоценности – и твои, и мои – столько не стоят!
– О, это пустяки! Заплатит король Наваррский, заплатит герцог Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве...