На исчезновение писателя в Клубе Шести не отреагировали никак. А, может, это Теодору так показалось, что – никак. Он упивался реакцией клубистов на его картину. Музыкант Шамир скривил вниз уголки губ и покивал, одновременно растягивая позвоночник, это, чувствовалось, означало высшую похвалу. Ирэн и Изольда Максимилиановна долго хлопали в ладоши, одновременно хлопоча ресницами и, сквозь их щебет, тонкой серебряной струйкой, постоянно звучало чарующее слово «Мастер».
Антон Владимирович поднял бокал и молча выпил, глядя в глаза Теодору. Разумеется, художнику хотелось слов, ахов и охов, долгих речей, но. Теодор уже прошёл этот глупый возраст, теперь ему достаточно было всего вышеперечисленного, что бы наслаждаться результатом своего труда или бреда его безумной музы. Он восседал в своём кресле как на именинах, лобызаемый всеобщим почтением. Но. Его непрестанно мучило отсутствие на собрании Михаила Романовича. Что это? Случайность или?
Наверняка – «или». Ну да и Бог с ним, с горе-писателем. В голове звенело и навязчиво вертелась строчка из подзабытой песни: … а намедни, Саша Блок, выпив в хлам, свалился с моста, да ну и хрен с ним, ведь Блоков таких у нас цельна гора…
Всё это одновременно, и ужасало Теодора, и раздражало своей правотой. Как-то скучно и одиноко мы стали жить в этой стране. У нас больше не происходит ничего глобального, цельного, масштабного, такого, что могло бы объединять души в едином порыве всеобщей устремлённости к ликованию. Как грустно без стадного инстинкта. Как одиноко больше не ощущать себя винтиком единой машины-системы, не оценивать поступки и события с точки зрения единой морали и единого устремления.
Теперь каждый за себя – в поисках денег на хлеб насегодняшний и назавтрашний, всем до лампочки и сама страна, в которой они этот хлеб ищут и её (страны) планы с устремленьями. Остановили рост доллара, ну и слава Богу, остальное – не наше дело. И давно уже Кинчев не орёт в набежавшую толпу своё эпохальное: «Мы вместе!»
Теперь эту великую фразу растащили на слоганы пивные и йогуртовые брэнды.
После победы, когда улягутся в груди пылкие хлопушки страсти, утихнут в ушах радостные бредни, становится грустно от пустоты. Может быть, от опустошённости.
Но, скорее всего – от пустоты. А если ещё точнее – от понимания пустотности того действия, которое мечтал видеть победой и ощутил победой. Победа. По беда. Беда и по беда. Случайность? Ключ. Разгадка. На Руси слова просто так не придумывали.
Подбирали. Взвешенно и навсегда. Ведь, что – беда, что – по беда, а суть одно: прошло время и осталось воспоминание. О снах тоже остаётся воспоминание, иной раз ещё ярче, чем воспоминание о действительности. А в маразме или опьянении человек путает эти воспоминания. И уже сам чёрт не разберёт за давностию лет, где была реальность, где фантазия, где сон, а где – реальность, которую во сне преобразила фантазия. Так где эта истина, которая всегда «где-то рядом»? Да нет её нифига. Да. Нет.