Сальтеадор умолк в раздумье, склонив на грудь голову.
И тут вдруг появилась юная цыганка – в окне, через которое недавно вошел атаман, – и торопливо, так спешат, принося важные известия, трижды произнесла имя Фернандо.
Не сразу, очевидно, он ее услышал – обернулся, когда она окликнула его в третий раз.
Но как ни спешила Хинеста сообщить какую-то весть, Сальтеадор сделал ей знак рукой, приказав подождать, и она умолкла.
– Я вернулся в город, – продолжал он. – По дороге я встретил двух монахов и указал им место, где лежало тело дона Альваро.
Казалось бы, ничего особенного в этой истории – поединок двух молодых людей и смерть от раны, нанесенной шпагой. Но наша дуэль была необычна: отец дона Альваро был вне себя – он утратил единственного сына и объявил меня убийцей.
Признаюсь, моя репутация не могла меня защитить: я был обвинен в убийстве, суд подтвердил гнусное обвинение. Алькальд предъявил мне это обвинение, и трое альгвасилов явились за мной, собираясь взять под стражу.
Я заявил, что отправлюсь в тюрьму один. Они мне отказали. Я дал им слово дворянина, что не убегу, если пойду впереди или позади их. И в этом они мне отказали, решив вести меня в острог силой.
Двоих я убил, третьего ранил. Я вскочил на своего неоседланного коня, захватив из дома одну-единственную вещь: ключ.
Я не успел повидаться с матушкой и решил вернуться и обнять ее в последний раз.
Часа через два я был в безопасности в горах.
Горы кишели разбойниками всех мастей, как и я, – изгнанниками, вступившими в распрю с правосудием, поскольку ждать от общества им было нечего, они горели желанием отомстить за то зло, которое оно им причинило. Всем этим отверженным недоставало лишь атамана, который сплотил бы их, превратил в грозную силу.
Я вызвался стать главарем. Они согласились. Остальное вы уже знаете.
– А вам удалось повидаться с матушкой? – спросила донья Флора.
– Благодарю вас, сеньора. Вы еще считаете меня человеком.
Девушка опустила глаза.
– Да, удалось, – продолжал Сальтеадор, – я виделся с ней не один, а десять, двадцать раз. Только она одна – моя мать связывает меня с этим миром. Раз в месяц, не намечая определенного дня, ибо все зависит от бдительного надзора, который установлен за мной, итак, раз в месяц с наступлением ночи я спускаюсь с вершин и в одеянии горца, закутавшись в широкий плащ, пробираюсь в город, невидимкой, никем не узнаваемый, пересекаю площадь и проникаю в отчий дом: ведь он для меня особенно дорог с той поры, когда я стал изгнанником. Я поднимаюсь по лестнице, отворяю дверь в спальню матушки, крадучись приближаюсь к ней и бужу ее, поцеловав в лоб. Я сажусь на ее постель и всю ночь, как во времена детства, держу ее за руку, прильнув головой к ее груди.