Так проходит ночь; мы говорим о прошлом, о тех временах, когда я был невинен и счастлив. Она целует меня, и тогда мне кажется, что ее поцелуй примиряет меня с жизнью, людьми и богом.
– О отец! – воскликнула донья Флора, вытирая слезы со щек.
– Ну что ж, – проговорил старик, – вы увидите свою мать не только ночью украдкой, но при свете дня, на глазах у всех. Ручаюсь вам честью дворянина.
– О, как вы добры! Вы безмерно добры, батюшка! – повторяла донья Флора, целуя отца.
– Дон Фернандо, – вдруг с тревогой молвила цыганка, – я должна сообщить вам важную весть. Выслушайте же, бога ради!
Но и на этот раз он повелительным жестом приказал ей подождать.
– Итак, мы вас покидаем, – произнес дон Иниго, – и увезем самые лучшие воспоминания о вас.
– Значит, вы меня прощаете? – сказал Сальтеадор, охваченный каким-то неизъяснимым, теплым чувством к дону Иниго.
– Не только прощаем, но почитаем себя обязанными вам, и я надеюсь, что с божьей помощью докажу вам свою признательность.
– А вы, сеньора, – смиренно спросил Сальтеадор донью Флору, – разделяете ли вы мнение своего отца?
– О да! – воскликнула донья Флора. – Не знаю только, как выразить вам…
Она осмотрелась, словно ища, что бы подарить молодому человеку в знак благодарности.
Сальтеадор понял ее намерение и, увидев букет, составленный Амаполой по велению дона Рамиро, взял его и подал донье Флоре.
Она обменялась взглядом с отцом, словно советуясь с ним, и, когда он кивнул ей в знак согласия, вынула из букета цветок.
То был анемон – символ печали.
Донья Флора протянула его Сальтеадору.
– Отец обещал отплатить вам добром, а это от меня.
Сальтеадор с благоговением взял цветок, поднес его к губам и спрятал на груди, прикрыв курткой.
– До свидания, – промолвил дон Иниго. – Смею вас уверить заранее – до скорого свидания.
– Поступайте, как подскажет ваше доброе сердце, сеньор. И да поможет вам бог!
Затем он повысил голос и произнес:
– Вы свободны. Идите, и пусть всякий, кто встретится на вашем пути, отойдет на десять шагов от вас. Не то будет убит.
Дон Иниго и его дочь покинули харчевню, а он следил за ними из окна, выходящего во двор, увидел, как они сели на своих мулов и пустились в путь.
И тогда молодой человек взял цветок, спрятанный на груди, и еще раз поцеловал, поцеловал с чувством, которое не вызывало сомнений!
И тут кто-то положил ему руку на плечо.
Это была Хинеста. Девушка легко, словно птица, впорхнула в комнату, когда уехали дон Иниго и донья Флора, – она понимала, что при них Сальтеадор не желал слушать ее сообщений. Она была бледна как смерть.