К этому фавориту народ не испытывал ненависти, которую питал в свое время к Можирону, Келюсу и Шомбергу, ненависти, унаследованной одним лишь д'Эперноном.
Поэтому собравшаяся на площади толпа встретила государя и обоих братьев не слишком бурными, но все же приветственными кликами.
Генрих поклонился народу серьезно, без улыбки, затем поцеловал собачку в голову и обернулся к молодым людям.
– Прислонитесь к ковру, Анн, – молвил он старшему, – вы устанете все время стоять. Это может продлиться довольно долго.
– Надеюсь, – вмешалась Екатерина, – что это будет долгое и приятное зрелище, сир.
– Вы, значит, полагаете, что Сальсед заговорит, матушка? – спросил Генрих.
– Господь бог, надеюсь, повергнет врагов наших в смущение. Я говорю «наших врагов», ибо они также и ваши враги, дочь моя, – добавила она, обернувшись к королеве; та, побледнев, опустила свои кроткие глаза.
Король с сомнением покачал головой. Затем, снова обернувшись к Жуаезу и заметив, что тот, несмотря на его слова, продолжает стоять, сказал:
– Послушайте же, Анн, – сделайте, как я вам советую. Прислонитесь к стене или обопритесь на спинку моего кресла.
– Ваше величество поистине слишком добры, – сказал юный герцог, – я воспользуюсь вашим разрешением лишь тогда, когда по-настоящему устану.
– А мы не станем дожидаться, чтобы ты устал, не правда ли, брат? – тихонько прошептал Анри.
– Будь покоен, – ответил Анн больше взглядом, чем голосом.
– Сын мой, – произнесла Екатерина, – по-моему, там, на углу набережной, происходит какая-то свалка?
– И острое же у вас зрение, матушка! Да, действительно, кажется, вы правы. Какие же у меня плохие глаза, а ведь я совсем не стар!
– Сир, – бесцеремонно прервал его Жуаез, – свалка происходит потому, что отряд лучников оттесняет толпу. Наверное, ведут осужденного.
– Как это лестно для королей, – сказала Екатерина, – присутствовать при четвертовании человека, у которого течет в жилах капля королевской крови.
Произнося эти слова, она не спускала глаз с королевы Луизы.
– О государыня, простите, пощадите меня, – вскричала молодая королева с отчаянием, которое она тщетно пыталась скрыть. – Нет, это чудовище не принадлежит к моей семье, и вы не хотели сказать, что я с ним в родстве.
– Конечно, нет, – сказал король. – Я уверен, что моя мать не имела этого в виду.
– Однако же, – едко произнесла Екатерина, – он сродни Лотаринтскому дому, а лотарингцы ваши родичи, сударыня. Я, по крайней мере, так полагаю. Значит, этот Сальсед имеет к вам некоторое отношение, и даже довольно близкое.
– То есть, – прервал Жуаез, охваченный благородным негодованием (оно было характерной чертой его натуры и проявлялось при всех обстоятельствах, кем бы ни был тот, кто его вызвал), то есть он имеет отношение к господину де Гизу, но не к королеве Франции.