Когда петли канатов грубо врезались ему в лодыжки, Сальсед издал рычание.
Тогда последним невыразимым взглядом он окинул огромную площадь, так что все сто тысяч зрителей оказались в поле его зрения.
– Сударь, – учтиво сказал ему лейтенант Таншон, – не угодно ли вам будет обратиться к народу до того, как мы начнем?
И на ухо осужденному он прошептал:
– Чистосердечное признание.., и вы спасете свою жизнь.
Сальсед заглянул ему в глаза, проникая до самого дна души. Взгляд этот был настолько красноречив, что он, казалось, вырвал правду из сердца Таншона и притянул к его глазам так, что вся она раскрылась перед Сальседом.
Тот не мог обмануться; он понял, что лейтенант вполне искренен, что он выполнит обещанное.
– Видите, – продолжал Таншон, – вас покинули на произвол судьбы. Единственная ваша надежда то, что я вам предлагаю.
– Хорошо! – с хриплым вздохом вырвалось у Сальседа. – Угомоните толпу. Я готов говорить.
– Король требует письменного признания за вашей подписью.
– Тогда развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.
– Признание?
– Да, признание, я согласен.
Ликующему Таншону пришлось только дать знак: все было предусмотрено. У одного из лучников находилось в руках все: он передал лейтенанту чернильницу, перья, бумагу, которые тот и положил прямо на доски эшафота.
В то же время канат, крепко охватывавший руку Сальседа, отпустили фута на три, а его самого приподняли на помосте, чтобы он мог писать.
Сальсед, очутившись наконец в сидячем положении, несколько раз глубоко вздохнул и, разминая руку, вытер губы и откинул влажные от пота волосы, которые спадали к его коленям.
– Ну, ну, – сказал Таншон, – садитесь поудобнее и напишите все подробно!
– О, не бойтесь, – ответил Сальсед, протягивая руку к перу, – не бойтесь, я все припомню тем, кто меня позабыл.
С этими словами он в последний раз окинул взглядом площадь.
Видимо, для пажа наступило время показаться, ибо, схватив Эрнотона за руку, он сказал:
– Сударь, молю вас, возьмите меня на руки и приподнимите повыше: из-за голов я ничего не вижу.
– Да вы просто ненасытны, молодой человек, ей-богу!
– Еще только одну эту услугу, сударь!
– Вы уж, право, злоупотребляете.
– Я должен увидеть осужденного, понимаете? Я должен его увидеть.
И так как Эрнотон как будто медлил с ответом, он взмолился:
– Сжальтесь, сударь, сделайте милость, умоляю вас!
Теперь мальчик был уже не капризным тираном, он молил так жалобно, что невозможно было устоять.
Эрнотон взял его на руки и приподнял не без удивления – таким легким показалось его рукам это юное тело.
Теперь голова пажа вознеслась над головами всех прочих зрителей.