– Так они ж Истоме все продались. Истоме хузарские всаднички ох как любы. Они ж из лука на двести шагов, да еще сидя на коне, стрелой хошь кого достанут. Знатные стрельцы, ох, знатные. И луки у них – одно загляденье: круторогие, упругие, сухожилиями обмотанные. Хузары-то на злато падки, вот и сговорились. Ходока того – взашей. А он к мужичку нашему одному, что на торжище куябское ходил лошадку торговать, взял да и прибился. К нам и приехал в телеге. Все сетовал, укорял: «Неправильному богу молитесь!» Мы его и сварили. Чтобы умы не баламутил. Родичей у него – шиш, виру им платить не надобно. А князь тоже от него отвернулся, значит, не княжий он человек. Вот и выходит, хе-хе, что по Правде поступили.
– А хузар не боитесь?
– Тю, хузар… До Итиля далече будет, а те, что у Истомы, почитай, и не хузары уже.
«А ты значительно опаснее, чем кажешься, – подумал Степан, – надо с тобой поосторожней».
– Слушал я тебя, слушал, ведун, да и думаю, – сказал Степан, – а ведь дело говоришь.
Ведун удивленно заморгал.
– Нечего в чужой монастырь со своим уставом, – добавил Белбородко.
– Чего, чего?
– В смысле, на чужое капище со своими богами. Сварили – и правильно сделали.
– Ну, добре, добре, – растерянно промямлил дед. – Ты, говори, милок, говори, не держи в себе. Глядишь, и полегчает. А то вона черный какой.
«Тебе бы в КГБ цены не было, – усмехнулся Степан, – ишь, уши навострил, мышь летучая».
– Только я не собираюсь учить тебя, кому поклоняться, ведун, а кому нет. Мое дело маленькое. – Дедок насторожился. – Велено передать, что гневается Перун-громовержец, крови алчет.
– Эка невидаль, – усмехнулся дед, – он, почитай, всегда крови алчет, потому вои ему и поклоняются.
– На тебя гневается, ведун!
Старик кинул взгляд на Алатора. Эх, ни к чему сейчас свидетель. А тем более такой, как Алатор – мужик заслуженный, в селении уважаемый. Почитай, второй после него, Азея. Слова Алаторова послушают. Да ведь и не смолчит. Всем разнесет, что сказал пришелец.
– С чего бы это вдруг ему гневаться на меня?
– Не чтишь ты его. Роду изрядно перепадает, а Перуну, почитай, второму после прародителя, шиш с маслом. Так что велено передать тебе, ведун: коли не образумишься, испепелит Перун-громовержец все ваше селище убогое. А уж ты сам смекай, как тебе быть. Хошь – верь, а хошь – в кипяток макай.
Расчет оказался верным. Дед заглотил наживку, глазки алчно блеснули:
– Вижу, правду сказал ты, чужак. Вижу, Перун за тобой. Не гневайся на меня, старого, не признал тебя сослепу. А более ничего не передал Перун?
– Как не передать, – уловил мысль Степан. – Велел батька рядом с Родовым его идол поставить.