Как он неправильно себя ведет, думала Вероника. Мог бы просто выебать с ходу, как они говорят, по-офицерски, то есть именно так, как всегда и рисовалось в воображении: я одна в полусумраке, входит Вадим, спокойно расстегивает пояс... Ну, а если уж начинаешь с нежностей, не надо сейчас так бросаться, надо так и продолжать, медленно, до бесконечности тянуть, до полного изнеможения... «О, как мучительно тобою счастлив я...» Кажется, и я себя неправильно веду: не зашторила окна, почему-то не решаюсь взять все в свои руки. В рот, наконец...
Потом они долго лежали молча. На кожаном диване было тесновато, нога Вадима свисала на пол. Вероника тихо провела ладонью по его шрамам на животе.
– У тебя была страшная рана, – проговорила она.
– Вытащили почти из преисподней, – сказал он, начал было рассказывать о своей ране, но осекся: это могло прозвучать, как оправдание его неловкости.
– Милый мой, – прошептала она.
Губы ее стали нежно бродить по его лицу. Глаза у него увлажнились. Она все понимает, настоящая женщина, не девушка. Кажется, что-то снова приближается. «Священный огонь», как выражались беспутные классики романтизма, и тогда это уже будет по-настоящему, но тут она вдруг быстренько перебралась через него и пробежала по ковру, собирая разбросанные вещи. Не успел он и опомниться, как она уже сидела почти одетая на краешке стола рядом с бутылкой коньяку.
– Одевайся, Вадим! Скоро придут дети!
Пока он влезал обратно в свои шевиоты, сукно и хром, она махнула одним глотком – bottoms up! – полфужера коньяку и закурила американскую сигарету «Честерфилд» из щедрого маршальского пайка.
– Между прочим, Вадим, – заговорила она со светской оживленностью, – ты знаешь, мне завтра стукнет сорок. Ты можешь себе представить? Я не могу!
Он поднял свой фужер:
– Ты еще долго будешь молодой, Вероника!
– Ты так думаешь? – с исключительной заинтересованностью спросила она.
Тоска высасывала из него всю душу и тут же занимала ее место. Растерянная душа все-таки пласталась под потолком, будто флаги антигитлеровской коалиции.
– Где сейчас твоя семья? – спросила Вероника. – Что Гулия?
Кажется, я ни разу не называл ей имя моей жены, подумал он и стал рассказывать, как Гулия после его ареста жила в Ташкенте два года с другом ее отца, местным партийным баем, и уже собиралась оформить развод с «врагом народа», а потом вдруг что-то в ней произошло, какой-то, веришь не веришь, нравственный перелом, она бросила бая и переехала в Самарканд на скромную учительскую должность. Вот там они и встретились. Командование известило ее, что муж лежит в местном госпитале.