Анна-Мария оторвалась от своих кистей и подняла голову:
– Скажите, Эммануэль, а вы все позволите вашим детям?
– О нет, я запрещу им вернуться в XI век.
– А о какой любви вы расскажете им?
– Существует только одна любовь, и она неделима.
– Но разве вы их будете любить той же любовью, какой любите Жана?
– Я же говорю вам, у любви только один путь.
– Но с Жаном вы спите, хотя и не считаете это его исключительным правом.
– И что?
– Что же, вы с детьми будете идти тем же путем?
– Ничего не могу сказать вам сейчас. Но вы узнаете это, когда я познакомлюсь со своими детьми.
– А вы позволите им любить друг друга?
– Позволю? Ну конечно! Чудовищно запрещать им это.
– Да, я вижу, что хуже ничего не придумаешь…
– Так и есть! Вы в ужасе! Это же самое страшное табу, да?
– Но ведь это же законы от Бога! И разве вы не понимаете, что это законы самой природы? Вы что же, считаете, что их не существует?
– Я принимаю их все: у меня нет другого выбора. Мои электроны вертятся вокруг ядра, как им заблагорассудится, сила тяжести тянет меня книзу, и в один прекрасный день я умру, ибо все смертны. Пока наука не в силах помочь мне опровергнуть эти законы, – а она вряд ли сможет это сделать, – мне ничего не остается, как соглашаться с ними. Но я не вижу в них ничего, что запрещало бы брату любить сестру. А если по правде, то мне кажется, что иногда природа не то чтобы запрещает, а даже поощряет такую любовь.
– Вы имеете в виду любовь без физического контакта? Но это же, в вашем понимании, невозможно.
– Это вы так говорите, это вы придумываете ограничения. Я говорю только то, что ничего невозможного нет.
Эммануэль потянулась, как кошка, зевнула, совсем не стремясь скрыть, что дискуссия начала ей надоедать. И вдруг вспыхнула:
– Любовь без объятий, объятия без любви – вот уже две тысячи лет ханжи кружат вокруг этого вопроса, как мошки вокруг лампы. Ничего страшного, если они повредятся чуть-чуть в уме, но они ведь хотят, чтобы тронулась вся планета! Они нацепляют фиговые листки, придумывают для таитянок ситцевые платья. Они хотят заставить нас бояться собственного тела. Это все равно, что обривать кого-нибудь в наказание.
– Но есть и другие ценности, кроме телесных.
– Опять за свое! Телесных! Да моя душа воспарит гораздо выше, чем у каких-нибудь вечно молящихся святош.
– Ох, Эммануэль, вы вещаете просто пророчески. Ей-богу, я начинаю колебаться. Если бы вы разъяснили мне более убедительно свою истину, может быть, у меня и родилось бы желание идти по вашим стопам.
– Ну что ж, посмотрите, пожалуйста, на меня. Выгляжу ли я, как дьявольское создание? Похоже ли мое лицо на лик демонов? И посмотрите на мое тело найдете ли вы там знак проклятия?