Я привлек ее к себе:
– Не плачь. Мы повезем его на Алтай.
– Вы обещаете?
– Да.
– А зачем вы-то сюда приехали? И Рыжий. И весь этот спектакль – зачем?
– А он тебе не сказал?
– Он сказал: если я хочу увидеть сына, то должна вести себя, как он прикажет.
– И всё?
– Ну, еще, что если Ваня правда сын Кожлаева, то он его должен усыновить, так он Роману поклялся. Но я ему не верю. Я думаю знаешь что?
– Что?
– Я думаю, у Кожлаева в России пара заводов записаны на Ваню, поэтому Рыжий Ваню-то усыновит, а потом…
– Что потом?
– Вы меня убьете.
– Как это? – Я даже опешил от такого заявления, сказанного совершенно обыденным голосом. – Ты что? С ума сошла?
– Конечно, убьете, – сказала она, не меняя тона. – Я же не дура. Рыжий за деньги кого хошь убьет. Он и Кожлаева убил, а то я не знаю!..
Какой-то дальний гул спас меня от необходимости продолжать этот разговор. Сначала я подумал, что это очередной «боинг» взлетает в соседнем, всего в семнадцати милях от нас, майамском аэропорту, но тут шарахнул такой удар грома, что Полина испуганно прижалась ко мне.
Мы поднялись с пола, посмотрели в окно.
Еще двадцать минут назад в небе сияло солнце и пальмы стояли не шелохнувшись. А теперь вдруг все небо укрылось глухими тяжелыми тучами, и вертикальный, в полнеба, вал дождя стремительно катился на Сэндвилл со стороны океана с гулом, грохотом и молниями. С такой неотвратимостью танк катит на ваш окоп, так цунами накрывает индийские села. Пальмы, как мусульманки, обреченные на расстрел талибами, замерли и пригнулись покорными свечками, птицы умолкли, и уже через минуту всё – и дома, и пальмы, и кактусы, и пластмассовые рождественские олени, и игрушечные Санта-Клаусы, и выброшенные на улицу рождественские елки, – всё накрыло каким-то яростным, косым, воистину тропическим ливнем. Этот ливень барабанил по крыше, стучал в окна, гудел в желобах, терзал пальмы, хлестал кактусы и легко опрокидывал во дворах пластмассовых оленей, а на улицах – черные мусорные баки с крышками.
Очередным разрывом грома небо разломилось прямо над нами, электричество вдруг погасло, и дождь припустил с такой силой, что по улице потоками воды понесло мокрые рождественские елки и сорванные пальмовые ветки, похожие на гигантские гусиные перья.
– Я боюсь… – сказала Полина.
– Окно! – вспомнил я и побежал в свой бэйсмент, где были низкие, на уровне земли, окна.
Так и есть! Одно окно, которое я, курильщик, часто держал открытым, было распахнуто, и через него в бэйсмент просто хлестала вода. С лестницы я прыгнул в эту воду – она оказалась мне почти по колено, – пробежал к окну, опустил его и огляделся в полумраке. Черный кожаный диван и два тяжелых кресла уже приподняло водой, напольная лампа-торшер рухнула на бар, и только мой открытый ноутбук, к которому я не подходил с момента приезда Банникова, живехонький стоял на столике. Но шнур от него уходил в воду! Точнее – к розетке, которые американцы, мать их в три креста, ставят лишь на ладонь выше плинтуса! Не из-за этого ли замкнуло проводку?