— Не грамоте, нет, — уточнил Гавейн, — буквам меня женщины учили. Нет, Мерлин научил меня моей судьбе. — Юноша смущенно улыбнулся. — Научил хранить себя в чистоте.
— В чистоте! — Я с любопытством воззрился на него. — Что, никаких женщин?
— Ни одной, господин, — простодушно признался он. — Так велит Мерлин. Во всяком случае, не сейчас; потом-то конечно. — Голос его прервался — и юноша залился краской.
— Вот уж не дивлюсь я, что ты молишься о ясном небе, — хмыкнул я.
— Нет, господин, что ты! — запротестовал Гавейн. — Я молюсь о ясном небе, чтобы боги сошли к нам! А когда они явятся, они приведут с собой Олвен Серебряную. — И он снова вспыхнул до корней волос.
— Олвен Серебряную?
— Ты видел ее, господин, — в Линдинисе. — Его красивое лицо озарилось просто-таки неземным светом. — Ступает она легче, чем дыхание ветерка, кожа ее сияет в темноте, а там, где прошла она, распускаются цветы.
— Она и есть твоя судьба? — спросил я, втайне испытав гадкий укол ревности при мысли о том, что эту лучезарную гибкую нимфу отдадут молодому Гавейну.
— Мне суждено жениться на ней, когда труды наши завершатся, — торжественно произнес принц. — Сейчас мой долг — хранить Сокровища, но через три дня я привечу богов и поведу их против врага. Я стану освободителем Британии. — Он произнес эту вопиющую похвальбу совершенно спокойно, словно речь шла о самом что ни на есть обыденном поручении. Я промолчал — просто шагал себе вслед за ним мимо глубокого рва, что разделяет средний и внутренний валы Май Дуна. Пространство между ними загромождали небольшие, наспех сооруженные шалаши из веток и соломы. — Через два дня мы их снесем и бросим в костры, — пояснил Гавейн, проследив мой взгляд.
— В костры?
— Увидишь, господин, увидишь.
Однако, поднявшись на холм, я не сразу смог понять, что же я такое вижу. Вершина Май Дуна представляет собою вытянутую, травянистую поляну, там в военное время целое племя вместе со всей скотиной укрылось бы, но теперь западный конец холма был крест-накрест исчерчен сложным узором сухих изгородей.
— Вот! — гордо объявил Гавейн, указывая на изгороди, так, словно сам же их и построил.
Селян, нагруженных вязанками хвороста, направляли к одной из ближайших изгородей: там они сбрасывали свою ношу и устало брели прочь — собирать еще. И тут я разглядел, что изгороди на самом-то деле — это гигантские нагромождения сучьев и веток, готовые вспыхнуть костры. Дровяные завалы поднимались выше человеческого роста и протянулись на мили и мили, но только когда мы с Гавейном поднялись на внутренний круг укреплений, я разглядел рисунок изгородей в целом.