— Не беспокойся, отче. В омут не кинусь.
— А я и не боюсь. Да токмо ныне ты не желаешь и вовсе ни в чью сторону глядеть, а час минует иной — баловница какая заворожит тебя, обманет. Пойдем.
«Мавка! — вспомнил Олег, зачем с самого начала понесло его в эту сторону. — От мавки волхв бережет. И то верно, неча без дела сидеть. Чай, не клуша, цыплят не высижу».
— А скажи, отче, — поднимаясь, поинтересовался он. — Слышал я, кузнец у вас недавно за Калинов мост ушел. Нельзя ли на мастерскую его глянуть? Подковы бы мне на конях проверить. Давно не смотрел, как бы не потерять.
— То к вдове его, Людмиле, идти надобноть. Ну, да я провожу, поручусь. Тебя, вижу, доброму люду бояться ни к чему.
— Это верно, — согласился Олег, — людям меня бояться ни к чему.
Насчет мавки он тоже пока был неуверен. Можно, конечно, хоть сейчас охоту на нежить болотную начинать — но вдруг в самый рисковый момент опять тоска накатит? Очнешься потом в омутке под камушком — большая радость. Дом сгинувшего в болоте кузнеца стоял почти у самого тына, возвышавшегося на высоту почти пяти метров и подпертого изнутри через каждые шесть-семь шагов мерными бревнами. А кузня, которую нетрудно было узнать по низкой закопченной трубе, широким воротам, закрытым лишь кожаным пологом, и утоптанной земле перед ней, находилась и вовсе на срезе воды. Оно и правильно — чтобы искры при огненной работе больше не на постройки, а к воде летели, да и тушить в случае чего проще. Кузни, известно, гореть ох как любят! Куда чаще овинов, которыми только по осени и пользуются.
Отворив низкую калитку, старик вошел во двор между сараем и домом-пятистенком, Олег сразу двинулся к мастерской, а мальчишка, что удерживал под уздцы чалого и гнедую, остался на улочке, не зная, за кем поворачивать.
В кузне было холодно. Непрерывно горящие угли всегда распространяли вокруг железоделательной мастерской деловитый жар, а потому именно холод сразу же резанул Середина по живому. Как мертвая мастерская — хоть похороны начинай. Груда дров занимает почти всё место — видать, уже вместо сарая эту постройку использовать начали. Горн сложен из валунов размером с голову, скрепленных глиной. Некоторые из камней успели растрескаться, но печь пока что была вполне работоспособной. Меха из сыромятной кожи — похоже, из коровьей шкуры сшиты. Тоже не принципиально — коли расползется, заменить несложно. Однорогая наковальня, насаженная на дубовый чурбак, валялась у самой дровяной кучи, опрокинутая набок. Интересно, почему ее половцы не уволокли? Тяжелая, что ли, оказалась? Инструмента на стенах никакого, хотя к стене прибито три ряда ремней с ячейками для ручников, пробойников, оправок, клещей. Это всё степняки унесли, не поленились