— Третий день, — призналась боярыня. — С кем ты тут разговариваешь? Берегиню сманиваешь? Полудниц совращаешь? Тебе чернавок мало, с которыми ты ни на одну ночь не расстаешься? Ну, с кем? — Девушка подошла вплотную, ее щеки горели, а дышала она так тяжело, словно не таилась в кустах, а бежала к нему от самого Калинова моста.
— Тебе-то какая разница, благороднейшая из женщин? Разве я не должен забыть тебя навсегда?
— От твоих речей у меня начинает болеть сердце, горит душа, у меня от них ноги подгибаются, ведун. Я хочу знать, кому они предназначены. Покажи мне ту счастливицу, что вызвала в тебе такое восхищение!
— Я ведь говорил, Верея. Нет у меня иных женщин, кроме тебя. Неужели ты мне не веришь?
— Не верю, ведун. Ты ночуешь под одной крышей с двумя красными девками, ты бегаешь в кусты к каким-то полудницам. Разве так помнят и любят?
— Только о тебе помню, — обхватив за плечи, привлек к себе Верею Олег. — Только тебя знаю, только тебя люблю.
— Врешь, — прошептала боярыня, но отвернуться от поцелуя не попыталась.
От жаркого прикосновения у Середина самого закружилась голова. Не в силах сдержаться, он опрокинул девушку на спину, торопливо расстегнул свой пояс, рванул завязку штанов. Скользнул рукой по ноге любимой от щиколотки вверх, одновременно поднимая подол, и нетерпеливо ворвался во врата наслаждения.
— Да… Да… — Верея вцепилась ему в волосы, привлекла к себе, тяжело задышала в ухо. — Да, да!
И лишь когда волна сладострастия лишила их обоих сил, внезапно заявила:
— Как ты всё-таки груб, ведун. Груб и невоспитан. Чуть чего взбрело в место чуть ниже живота, так сразу опрокидывает, подол задирает, по траве валяет.
— Ну, извини, боярыня.
— Не извиню! Неужели непонятно, что сарафан испачкается, помнется? Одежду нужно сперва снять. На землю что-нибудь расстелить. Ну, чего стоишь? Распускай завязки на юбке. Если я у тебя одна, то ныне не отпущу, пока всего не получу, целиком. Чтобы до завтрашнего дня ты больше уже ничего ни с кем не смог. Так оно будет надежнее. Или ты не согласен?
— Я согласен на всё, любимая. Лишь бы ты была со мной.
Расстались они только через два часа. Боярыня, покачиваясь от изнеможения, стала пробираться к стоянке князя Рюрика, а Олег, наклонившись, собрал раскиданные палочки, три из них воткнул, чтобы не сбиться со счета, и виновато прошептал:
— Ты прекраснейшая из богинь, великая Мара. Из богинь… Нужно будет прихватить завтра коврик вроде молитвенного. А то ведь и колени недолго о землю застудить.
Когда Середин вернулся к юрте, его ждало еще одно подзабытое зрелище: на том краю лагеря, что занимали новгородцы, ржали кони, недовольно мотая головами, а воины боярина Лебедяна накладывали им на спины потники, седла, затягивали подпруги. Обычно табун с воинскими конями пасла стража в стороне от воинского лагеря, в нескольких верстах. Рискованно, конечно, можно разом всех скакунов лишиться — но деваться некуда. Конь не мотоцикл, его на недельку не заглушишь, под навес не закатишь. Лошадь за неделю такую кучу под этим самым навесом навалит — сам захочешь за десять верст убежать.