— Сколько?
— Двадцать пять динаров, — ответил старший.
— А эти? — указал покупатель на стоящих рядом с Олегом невольников.
— Двадцать пять. Северянин за тридцать.
— Ты сейчас скажешь, что и девочки стоят тридцать? — хмыкнул мужчина.
— Обе, — уточнил старший.
— Э-э, — худощавый отмахнулся и двинулся дальше.
— Постойте, уважаемый! — спохватился старший. — Скину для хорошего человека!
— Скинешь? — поинтересовался другой прохожий, более простецкого вида, в полотняной рубахе и шароварах, однако опоясанный атласным кушаком, в котором тонула длинная сабля.
— Коли интерес есть, отчего не скинуть?
Прохожий крякнул, забрался на помост, приподнял Олегу одну руку, потом другую, заглянув под мышки, сжал пальцами щеки, оттянул губы, осматривая зубы:
— Сколько лет? — Не услышав ответа, дал Середину легкую оплеуху: — Тебе сколько лет, раб?
Ведун промолчал. Прохожий отвесил ему еще оплеуху, потом неожиданно осклабился:
— Ах, северянин? Так он языка не знает! — И спрыгнув с помоста, решительно зашагал прочь.
— Пурушапские пленники знают!
Но и этот покупатель больше не обратил на рабов внимания.
— Проклятье! — Старший дал Олегу пинка. — Ты что, слов не понимаешь? Нет? Значит, опять Белей-паша самым хитрым оказался… Ты же работал у него, раб? Проклятый толстяк!
Старший недовольно отошел, посетители базара тоже пробегали мимо, не интересуясь выставленным товаром. Олег старался смотреть вверх, на вершину башни, которая была совсем рядом — тогда было не так стыдно прилюдно торчать без ничего. Но шум толпы, отдельные выкрики заставляли глаза помимо воли опускаться вниз — чтобы убедиться, что таращатся не на него.
На вершине башни произошло какое-то шевеление, сразу во всех проемах «небесной беседки» показались муллы, звонко и протяжно запели. Шум на базаре мгновенно стих. Все дружно повытаскивали небольшие коврики, опустились на колени. Мусульмане. Возносят хвалу богу, пред которым все равны. Но, как всегда, некоторые оказываются равнее других.
Муллы удалились, шум на базаре быстро вырос до прежнего уровня.
— Ты смотри, какой беленький!
Говорить это могли только об одном человеке, и Олег опять невольно опустил глаза.
Перед помостом остановились двое. Один, лет тридцати, в простой феске, со смуглым, обветренным, гладко бритым лицом, на котором оставались только тонкие усики, был одет в облегающую ферязь из золотистого атласа, из-под которой выступали пышные белые рукава рубашки из легчайшей льняной ткани. На груди его, на толстой золотой цепочке, свисал медальон с квадратным рубином размером с фалангу большого пальца. Вместо обычного в здешних местах кушака его опоясывал кожаный ремень с глубоким тиснением, замшевые штаны были заправлены в высокие яловые сапоги. Из оружия незнакомец имел саблю и длинный кинжал.