— Кашу чуть опосля принесу, — пообещала девушка. — В печи томится.
Когда кормилица ушла, Середин спустился, прогулялся по жаркой бане, думая о том, куда бежать по нужде — к хозяевам, или так выкручиваться. После некоторых колебаний вспомнил, что в дом ему входить запрещено, и «выкрутился», благо баня изначально предназначена для удобного слива воды, да и самой воды запас имелся.
Даромила пришла, как и обещала, «чуть опосля», примерно через полчаса. Принесла вареную крупными кусками репу, жареную капусту, вареный куриный окорок, а когда гость взялся за еду, с гордостью сообщила об уловке:
— А на боярина ты откликаешься!
— Ой, милая, — покачал головой Олег, — как меня только ни называли. И купцом, и колдуном, и боярином, и бродягой. Я уже на всё согласен, лишь бы миску полную наливали.
— Как это на всё? — не поняла девушка. — Ужель не позорно, коли обидным словном кличут?
— Коли не со зла, то и не обидно, — спокойно ответил Середин. — А коли со злом, то сабелька завсегда при мне. Чик, и нет головушки у языкастого…
Одновременно с последним словом за Даромилой захлопнулась дверь.
Впрочем, новым утром она опять появилась, принеся блюдо с двумя крупными копчеными лещами. В первый миг ведун хозяйскую дочку даже не узнал: в жемчужной понизи, в кокошнике, в расшитом сине-красными лентами сарафане с пышными плечами она показалась чуть не на полголовы выше и в полтора раза шире в плечах.
— Ну, ты просто чаровница писаная! — развел руками Олег, спрыгивая с полка. — Неужели ради меня так убралась?
— Сватов ныне ждем. — Девушка поставила рядом с блюдом миску бульона. — Сестру просить обещались.
— Сейчас? — удивился ведун. — Я думал, свадьбы больше по осени играют.
— То играют, — отвернулась Даромила. — Токмо пока сговорятся, пока попряничаются, пока сберутся, аккурат до осени время и пройдет.
— Понятно… — Олегу показалось, что на глазах девушки блеснули слезы, и он прекратил расспросы, посвятив внимание завтраку.
Однако, покончив с едой, тоже достал из сумки свежую рубаху из темно-синего шелка, натянул шаровары, добротные сапоги, опоясался саблей и вышел из бани. Огляделся, подобрал у изгороди иссеченный чурбак, на котором, видно, не первый год кололи дрова, отнес к бане и уселся на него, привалившись к теплой бревенчатой стене, зажмурившись и подставив лицо солнцу.
— Ей, мил человек. А правду сказывают, что ты боярин тайный и от княжеского гнева прячешься?
Олег с удивлением поднял голову. Перед ним стояла уже знакомая голубоглазая туземка, что направила его позавчера на этот двор. Только на этот раз красотка выглядела куда более броско: по лбу поблескивал венец из серебряных монет, ограничивающийся большими височными кольцами, волосы укрывала бисерная сетка, на плечах лежал платок с красным набивным рисунком по краю. На расшитом катурлином сарафане красовался наборный поясок из чередующихся медных блях и крупных жемчужин неровной формы. Впрочем, такая она тут была отнюдь не одна. На дворе успело собраться не меньше полусотни деревенских — женщин, мужиков, подростков. Все одеты, как на праздник, и все делают вид, что забрели сюда случайно — глядят по сторонам, мнутся у сараев и изгороди. Некоторые, правда, беседуют между собой.