– Нет. Не я, и даже не мои люди. Но кто-то из наших – я слышал эту историю.
Алферьев скептически поджал губы.
– У меня нет возможности проверить ваши слова.
– А у меня нет доказательств моей правоты. Только слово чести.
Вайскопф живо отреагировал:
– У подлецов чести нет.
Пленник пожал плечами. Мол, потомки разберутся, кто тут подлец, а кто сущий ангел.
– Боюсь, Иван Кириллович, это не играет особой роли, – продолжил ротный. – Мой друг не столь уж неправ, но, допустим, мы поверили вам. Допустим, это не вы и не ваши подчиненные учинили зверство… Партийный билет с вашей фамилией дает нам достаточный повод, чтобы лишить вас жизни.
Польской промолчал, опустив голову. На фронте за меньшее ставят к стенке. Большевик, да еще из дворян – два верных приговора сразу, без суда и следствия. Тут и говорить-то, по большому счету, не о чем.
– Вы можете сообщить нечто важное о составе и численности неприятеля, о планах вашего командования?
– Как мне вас величать, господин капитан?
– Денисом Владимировичем.
– Так вот, уважаемый Денис Владимирович, я не понимаю, к чему продолжать нашу игру. Уверен, вас не очень интересуют наш состав, численность, планы. Общая картина такова, что в ближайшее время мы будем наступать, а вы – отступать, вот и все. Я не очень много знаю и не надеюсь составить скудными показаниями весомый аргумент для спасения собственной жизни. Зато я помню об офицерской чести, чего бы ни говорил ваш друг-троглодит…
– Какой ты офицер, ты паяц! – перебил его Вайскопф.
Но Польской не обратил на его слова ни малейшего внимания.
– …так вот, лучше я сохраню ее, чем стану вымаливать у вас амнистию на коленях, как трус и подонок. К слову, в партию я вступил случайно. Был выбор: умереть или стать большевиком. Я предпочел второе, хотя идеалов коммунизма не разделяю, и не раз сомневался, правильно ли был сделан тот выбор.
Мы с Алферьевым отреагировали одновременно. Он:
– Какая разница!
Я:
– Он лжет.
Четыре взгляда сошлись на мне, как четыре луча света на театральной приме, выдающей канареечные коленца своим коловоротным сопрано.
– Делать тебе тут нечего, калика, – заметил ротный, – но раз уж сидишь, скажи, в чем дело.
– Это ложь. Когда я конвоировал пленного, он обратился ко мне, назвав «товарищем». Вероятно, хотел разбудить бедняцкую совесть. Или найти душевную шатость. Следовательно, большевик он не игрушечный, а самый настоящий. Да еще двуличный человек, большой артист.
– О закрой свои бледные щеки… – Карголомский перефразировал классика. Впрочем, для князя это был не классик, а просто довольно популярный современник.