— Но если он признается, если он уже признался? — настаивал граф.
— Тогда, сударь, — с опечаленным видом отвечал Ноэль, — я окажу ему последнюю услугу, какую сам потребовал бы у брата, попади я в такое же положение: дам ему средство не дожидаться процесса.
— Прекрасно сказано, сударь! Прекрасно, сын мой! — произнес граф и протянул руку Ноэлю, которую тот, согнувшись в поклоне, пожал с почтительной благодарностью.
Адвокат вздохнул с облегчением. Наконец-то он нашел путь к сердцу надменного аристократа, завоевал его, угодил ему.
— Вернемся же, сударь, к нашим делам, — сказал граф. — Доводы, которые вы только что высказали, вполне убедили меня. Так и будем поступать. Однако воспринимайте мою уступчивость как исключение. Я никогда не возвращаюсь к однажды принятому решению, даже если мне докажут, что оно неверно и противоречит моим интересам. Вы не можете немедленно поселиться у меня, однако ничто не мешает вам обедать вместе со мною. Сейчас мы с вами пойдем посмотрим, где вы будете располагаться, когда официально займете комнаты, которые приготовят для вас.
Ноэль вновь осмелился прервать г-на де Коммарена:
— Сударь, когда вы велели мне поехать с вами, я подчинился, поскольку это был мой долг. А сейчас иной священный долг призывает меня. Госпожа Жерди при смерти. Могу ли я отсутствовать у смертного ложа той, которая воспитала меня как мать?
— Валери… — прошептал граф.
Он спрятал лицо в ладони, и перед его мысленным взором поплыли картины далекого прошлого.
— Она причинила мне много зла, — промолвил он, отвечая собственным мыслям, — погубила мою жизнь, но я не могу быть беспощаден. Она умирает, оттого что на Альбера, нашего сына, обрушилось тяжкое обвинение. Я желал ей смерти, но теперь, в ее последний час, одно мое слово может дать ей безмерное утешение. Я еду с вами!
Услышав это, Ноэль вздрогнул.
— Сударь, умоляю вас, избавьте себя от горестного зрелища! К тому же это будет бесполезно. Госпожа Жерди, вероятно, еще не умерла, но разум ее угас. Она не сумела перенести столь жестокого удара. Она не способна ни узнать вас, ни ответить.
— Ну что ж, поезжайте один, — вздохнул граф. — Ступайте, сын мой.
Слова «сын мой», выделенные к тому же интонацией, прозвучали для Ноэля как победная труба, хотя и не ослабили ни его сдержанности, ни осторожности.
Он поклонился, прощаясь, но граф сделал ему знак не уходить и сообщил:
— Тем не менее ваш прибор ежедневно будут ставить на стол. Я обедаю ровно в половине седьмого и буду рад вас видеть.
После этого граф позвонил и приказал явившемуся «господину главному слуге»: