Однажды утром, проснувшись около шести часов, я нашел приколотой к своему одеялу записку от моего друга:
«Дорогой шотландчик, мне очень тяжело покинуть тебя таким образом, но жестокий надсмотрщик настаивает на том, чтобы я отработал свои десятидневные харчи и для меня, измученного страданиями, не остается другого выхода, кроме бегства. Поэтому я снова погружаюсь в неизвестное. Буду писать тебе до востребования в Лос-Анджелес. Счастливо оставаться. Желаю: удачи. Твой до праха ― «Счастливчик».
Поднялась суета и крик. Но он исчез и внезапное отвращение к месту овладело мной. Я проработал еще два дня, охваченный унынием, которое возрастало с каждой минутой. Внутренний голос властно требовал перемены. Я не хотел допустить, чтобы работа раздавила меня. Я обратился к старшему надсмотрщику.
― Почему вы хотите уйти? ― спросил он с упреком.
― Видите ли, работа слишком однообразна.
― Однообразна? Ну, знаете, это самый странный предлог для расчета, который я когда-либо слышал. Впрочем, каждому виднее его дела. Я дам вам расчет.
Пока он считал, я задумался о том, действительно ли мои дела были мне виднее. Но будь это даже величайшим безумием, я бы не колеблясь покинул ущелье.
Бережно неся в руке клочок бумаги ― цену моего труда, ― я отыскал одного из хозяев, язвительного, жесткого человека, страдающего дурным пищеварением. С ядовито-ласковой улыбкой он возвратил ее мне.
― Прекрасно, предъявите это в нашу контору в Окланде и вы получите деньги.
Я стоял в ожидании денег, своего первого так тяжело доставшегося заработка и, услышав это, взглянул на него с стеснившимся сердцем. Ведь до Окланда несколько сот миль, а я был без гроша.
― Не могли бы вы заплатить мне здесь? ― пробормотал я наконец.
― Нет, ― ядовито ответил он.
― Тогда не можете ли вы учесть мне эту квитанцию?
― Нет! (еще более ядовито).
Я повернулся и вышел, унылый и подавленный. Когда я рассказал об этом остальным товарищам, они очень возмутились и сильно обеспокоились за свой собственный счет. Я послал самое выразительное проклятие, какое только мог придумать, по адресу правления и, привязав за спину свой узел, пошел.
Я начинал приобретать опыт. Утро распускалось, как роза, когда я спускался по ущелью, и бодрость моя непрерывно возрастала. То была радость широкого вольного пути и беззаботного сердца. Как отвратительный кошмар, вставало воспоминание о туннеле и песочной яме. Вся кровь во мне ликовала, мои мускулы напрягались от гордого сознания своей мощи. Я вызывающе дерзко смотрел на мир. Торопясь, чтобы скорее добраться до апельсиновых рощ, я вдруг наступил на пакет, лежавший на тропинке. Я рассмотрел его содержимое и нашел в нем планы с подробными указаниями, относившиеся к оставленной мною работе. Вскоре я встретил всадника, который задержал лошадь около меня.