― Я хочу быть в дружбе с тем, кто нуждается во мне. Что будет с вами, Берна?
― Что будет? Это неважно. О, я всегда жила в тревоге. У меня никогда в жизни не было вполне счастливого дня. Я и не жду его никогда. Я просто пойду до конца, терпеливо перенося все и извлекая из окружающего возможное утешение. Я думаю, что была предназначена к этому. ― Она пожала плечами и слегка вздрогнула. ― Отпустите меня теперь, друг мой, здесь холодно наверху, я продрогла. Не огорчайтесь так сильно. Я надеюсь, что все обойдется благополучно. Что-нибудь может случиться. Подбодритесь! Может быть, вы еще увидите меня королевой Клондайка.
Я чувствовал, что под ее внезапной веселостью скрывается черная бездна горечи и опасений. То, что она рассказала мне, сильно поразило меня. В стечении обстоятельств я чувствовал что-то гнусное, отталкивающее. Она поднялась и была готова переступить через лапу большого якоря, когда я вскочил на ноги.
― Берна, ― сказал я, ― то, что вы рассказали, надрывает мне сердце. ― Я не могу выразить вам, как мне тяжело. Неужели я ничего не могу сделать для вас, ничего такого, что бы доказало, что я друг не только на словах? О, я не могу так отпустить вас.
Луна зашла за облако. Мы были в глубокой тени. Она остановилась, так, что мы стояли почти не касаясь друг друга. Ее голос звучал трогательной покорностью.
― Что же вы можете сделать? Если бы мы могли идти туда вместе, все было бы иначе. Когда я впервые встретила вас, я начала надеяться, о, как я надеялась. Впрочем, неважно, на что я надеялась. Но поверьте мне, со мной не случится ничего дурного. Вы не забудете меня. Неправда ли?
― Забыть вас? Нет, Берна. Я никогда не забуду вас. У меня сердце разрывается от того, что я не в силах помочь вам сейчас, но мы встретимся там. Не может быть, чтобы мы расставались надолго. Ах, вы должны идти? Хорошо, хорошо, Берна.
― А я желаю вам счастья и успеха, мой дорогой друг.
Ее голос задрожал, как будто что-то душило ее. Она постояла с минуту, как будто не решаясь уйти. Вдруг сильная волна нежности и жалости нахлынула на меня и прежде, чем я понял, мои руки обвились вокруг нее. Она слабо сопротивлялась, но лицо ее было поднято и глаза сияли, как звезды. Затем на мгновение непостижимого восторга мои губы коснулись ее уст и я почувствовал их слабый ответ.
Бедные покорные губы… они были холодны как лед.
Я никогда не забуду той минуты, когда увидел в последний раз ее беспомощную трогательную фигурку в черном, махавшую мне на прощанье, пока я стоял на пристани. Я помню низкий ворот ее платья, открывавший нежную белизну шеи, помню ее поникшую головку и шелковистый блеск ее волос. Серые глаза были ясны и спокойны, когда она прощалась со мной, и издали лицо ее своей трогательной прелестью напоминало мадонну. Они все направились через Дейю и старый мрачный Чайлькут с его вырытыми ураганами террасами, тогда как мы избрали менее крутую, но более длинную тропу через Скагвей. Среди них я увидел неразлучных близнецов ― мрачного Хьюсона и молчаливого Мервина; оба были спокойны и сосредоточены и как бы сберегали силы для страшной борьбы. Там же выделялась своей пошлостью мадам Винкельштейн, сверкающая драгоценностями, улыбками и грубыми шутками и возле нее ее надушенный супруг, отвратительно подмигивающий и улыбающийся; тут был и старик с лицом ветхозаветного пророка и мечтательными глазами, горевшими теперь огнем фанатического воодушевления, беспрестанно лепечущий: «Клондайк, Клондайк», и, наконец, рядом с ним, с слегка искаженной улыбкой, бледная девушка. Как болело за нее мое сердце. Но время нежных чувств миновало. Призыв к борьбе прозвучал. Путь призывал нас неумолимо. Настал час для каждого из нас проявить свою доблесть так, как он ни когда не проявлял ее раньше. Царство Мира кончилось. Битва начиналась.